Дуглас Смит - Бывшие люди. Последние дни русской аристократии

Князь Григорий Трубецкой – Гриша.

Княжна Варвара Трубецкая – Варя.

Княжна Александра Трубецкая – Татя.

Князь Андрей Трубецкой – Андрей.

Княжна Ирина Трубецкая – Ирина.

Князь Владимир Трубецкой – Володя.

Князь Сергей Трубецкой – Сергей.

Князь Георгий Трубецкой – Георгий.

Дети Владимира и Елены Голицыных (урожденной Шереметевой)

Елена Голицына (в замужестве Трубецкая) – Елена.

Андрей Трубецкой, ее муж.

Михаил Голицын – Мишка.

Илларион Голицын – Ларюшка.

Сиделка готовила свежую перевязку, когда в комнату ворвались чекисты. «Вы видите, что тут умирающий?» – спросила она и заступила дорогу вошедшим. Перед ними в полутьме лежал граф Сергей Дмитриевич Шереметев, старик семидесяти трех лет, бывший адъютант императора Александра III, член Государственного совета, обер-егермейстер, отпрыск одного из самых знатных аристократических родов России. Граф Сергей был при смерти: гангрена поднималась все выше по ногам, для спасения его жизни оставалось единственное средство – ампутация. Я. Х. Петерс, заместитель председателя ВЧК и один из инициаторов красного террора, провозглашенного в сентябре 1918 года после убийства Моисея Урицкого и неудачного покушения на Ленина, остался наблюдать за операцией, чтобы посмотреть, выживет ли человек, которого он пришел арестовать.

В спальне графа Сергея в ту ночь лицом к лицу встретились две противостоявшие друг другу России: Россия будущего и Россия прошлого. На одной стороне был Петерс – молодой, сильный и вооруженный истовой верой в правоту своего дела, на другой – граф Шереметев, больной, слабый, поверженный и умирающий.

Историю пишут победители и о победителях ; литература о русской революции служит наглядным тому доказательством. Биографий Ленина на несколько порядков больше, чем биографий Николая II, книг о большевиках в сотни раз больше, нежели о меньшевиках. Занимаясь историей семейства Шереметевых и работая в 2006 году в Российской государственной библиотеке, я просмотрел многочисленные ящики с каталожными карточками, относящимися к разделу «Великая Октябрьская социалистическая революция» (каталог бывшей Ленинки был тогда еще не полностью доступен в интернете), и не нашел в них ничего о дворянстве. Удивившись, я спросил библиотекаря, отчего в каталоге не представлена эта тема. «Революция и дворянство? – поразилась она моему наивному вопросу. – Разумеется, ничего нет: революция не имеет никакого отношения к дворянству, а дворянство не имеет отношения к революции». Работая над этой книгой, я неоднократно получал столь же обескураживающие отзывы от западных историков: многие из них разделяют убеждение, что дворянство получило по заслугам, и нечего удивляться его забвению и беспокоиться о его памяти. Обе точки зрения – что революция не имела отношения к дворянству или имела, но нас это не должно заботить – исторически и морально неверны и несправедливы.

Уничтожение дворянства было трагедией России. Почти за тысячу лет дворянство, которое здесь называли «белой костью», породило поколения доблестных воинов и государственных мужей, писателей, художников и мыслителей, исследователей и ученых, реформаторов и революционеров. Дворянство играло господствующую роль в политической, социальной и художественной жизни, несоизмеримую с его удельным весом. Конец дворянства в России отмечает конец долгой и славной традиции, в рамках которой создано многое из того, что мы считаем квинтэссенцией русской культуры: от величественных дворцов Петербурга до окружающих Москву усадеб, от поэзии Пушкина до романов Толстого и музыки Рахманинова.

Изгнанные из жилищ и лишенные имущества, подметавшие улицы ради публичного унижения, ссылаемые в концентрационные лагеря, убиваемые выстрелом в затылок за единственную вину – социальное происхождение, российские дворяне были одной из первых групп, подвергнувшихся тому типу политического насилия, которое стало отличительным знаком прошедшего XX века.

В этой книге повествуется о том, как была ограблена и уничтожена в период между революцией 1917 года и Второй мировой войной российская элита. Здесь рассказано о разгромленных дворцах и сожженных усадьбах, о ночных стычках с мародерами из красноармейцев и окрестных крестьян, арестах, ссылках и казнях. Но в то же время это повесть о выживании и приспособлении, о том, какое множество людей из правящего класса царской России – сосланных, репрессированных, лишенных всех прав – преодолели травмы, нанесенные утратой прежнего мира, и вступили в борьбу за место в рамках враждебного советского порядка. Она показывает, что даже в самые страшные годы террора повседневная жизнь продолжалась: люди влюблялись, заводили детей, встречались с друзьями, ценили простые радости жизни. Эта книга – свидетельство удивительной способности людей находить счастье даже в самых тяжелых обстоятельствах.

Проникновение в судьбы почти двух миллионов человек превосходит возможности воображения, мы, кажется, гораздо лучше приспособлены для сочувствия единицам. Мне посчастливилось познакомиться и пообщаться со множеством представителей семейств, чьи истории легли в основу этой книги. Они охотно делились со мной своим опытом и документами из семейных архивов. Прочитав множество воспоминаний в частных коллекциях, публичных архивах и библиотеках в России и на Западе и выслушав еще больше устных рассказов, я понял, что меня особенно притягивает опыт Шереметевых и Голицыных. Оба семейства принадлежали к аристократии; оба имели богатую и древнюю историю; оба страшно пострадали во время революции и позднее; оба были разобщены, так как некоторые члены семей оставили Россию навсегда; и от обоих сохранилось множество писем, дневников, воспоминаний и фотографий – источников, позволяющих написать их историю полно, точно и основательно.

Хотя каждый переживал собственный опыт революции и вхождения в советский порядок, то, что случилось с Шереметевыми и Голицыными, и то, как они реагировали на события, типично для большинства дворян. Их судьбы одновременно и исключительны, и обыкновенны. Единственное различие, пожалуй, заключается в том, что благодаря своей многочисленности княжеская линия Голицыных в России сохранилась, а Шереметевых в России не осталось.

Большевистская революция мыслилась ее инициаторами как «прометеевский скачок» человечества, навсегда порывавшего с прошлым, в новую эру, и историки преимущественно занимались исследованием первой половины этого процесса, «рождением нового общественного строя». Об «умирании старого» известно гораздо меньше, хотя эта сторона перехода не менее важна.