Дуглас Смит - Бывшие люди. Последние дни русской аристократии

В конце 1936-го – начале 1937 года Юрий сменил несколько лагерей. 19 апреля 1937 года он писал из лагеря близ станции Ветлосян, что ни писем, ни посылок, ни денег, которые родные посылали, не получал. Он винил себя, что долго не отвечал, но объяснял, что у него не было ни карандаша, ни бумаги: «Я живу сравнительно неплохо. За это время перебывал на 3 лагпунктах, но ни разу ни на каких тяжелых работах не работал. Хворал дизентерией. <���…> Последнее время работаю на лаптях – учился плести лапти, собственно не плести, а только заготовлять лыко для плетения. Работа, конечно, не тяжелая, в теплом помещении».

Это было последнее письмо от Юрия, весной он умер от дизентерии. Когда письма от него перестали приходить, Анна несколько лет делала запросы о здоровье и положении сына, но ответов не получала. И только в 1940 году получила официальное извещение, что Юрий дополнительно приговорен к десяти годам заключения «без права переписки» и выслан в лагерь в Сибири. Анна умерла, так и не узнав правды о судьбе сына.

Бориса тоже несколько раз перебрасывали из лагеря в лагерь. Весной 1937 года он заболел и был освобожден от тяжелых работ в лесу. Анна, которая посылала ему еду и деньги (последние до него никогда не доходили), написала Пешковой с просьбой помочь Борису попасть в лагерный госпиталь в Медвежьей горе (позднее – Медвежьегорск). Борис направил аналогичный запрос начальнику лагеря; он надеялся, что его если не отправят в госпиталь, то переведут в рабочий корпус Бутырки. Лагерное начальство проигнорировало эти просьбы, а состояние Бориса ухудшалось. Ноги у него опухли, и он не мог ходить. К лету он был уже лежачим. Улучшенное питание и более мягкие условия содержания, а позднее посещение лагерных врачей вернули Борису здоровье, и к концу года он вновь оказался в бараке на Сеннухе. Зиму он провел на лесоповале, и к весне его здоровье ухудшилось. Ноги опять отекли, в легких появилась жидкость, ему было трудно дышать. Анна пыталась добиться его освобождения, но все ее просьбы были отвергнуты. В начале июля 1938 года Борис понял, что умирает. Он написал матери и дяде Павлу Шереметеву, чтобы они не посылали ему больше продуктов. 2 августа его похоронили на лагерном кладбище на Сеннухе; он умер, меньше месяца не дожив до своего сорок первого дня рождения.

Анна, всегда уповавшая на волю Господа, в конце концов смогла примириться и с этой потерей. Некоторые местные бабы даже прозвали ее «счастливой матерью». «Где же счастье?» – удивлялась Анна. «Счастье, что в страданиях детей у тебя свеча все время Богу горит», – отвечали ей.

«Праведники еще есть на Руси, – писал ковровский епископ Афанасий, – которые молят Господа о ее спасении. Если бы не было праведных, Господь уничтожил бы нас. Вот, например, у меня есть знакомая Сабурова Анна – жена бывшего петербургского губернатора. Она лишилась в революцию мужа и отца, в 1932 г. арестовали двух ее сыновей, сама больная, но ни в одном письме ко мне она не возроптала на Господа».

Горе из-за смерти Бориса усиливалось тем, что Анна теперь была одна. Ночью 22 февраля 1938 года арестовали Ксению. Ее заключили в бывшем женском монастыре во Владимире, где она заболела. Сначала отекли ноги, затем все тело и даже лицо. У нее был ужасный понос и гнойные раны по всей голове, ей пришлось остричь волосы. В конце сентября Ксению перевели в Иваново. Здесь следователь по фамилии Белеков жестоко ее бил. Бил по лицу, разбил губы и выбил несколько зубов, таскал по комнате за волосы. Он требовал, чтобы Ксения призналась в своих преступлениях, а она не понимала, в чем ее обвиняют. Так прошло несколько недель. Во время избиений Ксения старалась не терять сознания и не сказать чего-то, что могло бы бросить на кого-то тень. Свою вину она узнала только на суде в начале октября: шпионаж и контрреволюционная деятельность (ст. 58, п. 6). В качестве доказательства следователи указывали на ее брак с Пейджем и найденные у нее при обыске несколько немецких марок, присланных теткой, жившей за границей. Ее признали виновной и приговорили к десяти годам лагерей. «Не показала, что поражена, – рассказывала Ксения. – Только стало холодно спине и губы не шевелились. Сказали, что надо подать на апелляцию. Подала. На приговоре написала, что не согласна с обвинением».

21 ноября Ксения получила от матери письмо, помеченное «№ 2». (Письма нумеровали, чтобы получатель узнавал о недоставленных.) Известие о смерти Бориса поразило Ксению как удар молнии. В ответ она писала: «То, что со мной теперь, как-то отошло на второй план. Все это не так важно и кажется маленьким». Ксения не могла перестать думать о Борисе, видела его каждую ночь во сне. Утрата заставляла ее чаще думать о Юрии и все больше о нем беспокоиться. Она, как и мать, продолжала верить, что он жив.

В конце 1938 года Ксения узнала, что ее отправляют в лагерь на север. Она попросила мать прислать нижнее белье и калоши без каблука. В конце концов Ксения оказалась в Плесецке Архангельской области. Это было гиблое место. Лагерь был полон блатных, которые потешались над Ксенией, называя ее «княгиня Македонская». Зимой бывали сорокаградусные морозы. Ее поставили возить бревна на строившуюся железную дорогу и выдавали четыреста граммов хлеба, на ногах у нее не было ничего, кроме хлопчатобумажных чулок и лаптей. Тяжелая работа и ужасные условия жизни быстро подорвали здоровье, ее признали временно непригодной для рабочей бригады и назначили усиленный паек. Вскоре ее опять отправили на лесные работы, но она не могла вырабатывать норму, и ее посадили в карцер, где почти не кормили; продукты, которые присылала Анна, лагерная охрана забирала себе. Когда ее выпустили из карцера, некоторые заключенные помогали ей выполнять норму, давая передохнуть и согреться у костра. Такой круговорот – лесоповал, болезнь, отдых, восстановление сил, лесоповал – продолжался всю зиму и весну 1939 года. Однажды Ксения была на пороге смерти и выжила благодаря заботам других заключенных, продуктам, которые присылали мать и дядя Павел (кофе, варенье, молоко, консервированные овощи; значительная часть до Ксении не доходила), и ворчливому сочувствию лагерной охраны.

Той весной Анна была занята заботами о Юрии. Она и ему посылала посылки, которые возвращались «за ненахождением адресата». Уже два года от него не было ни слова, но она все еще надеялась и продолжала писать письма лагерному начальству и в московское Главное управление лагерей.

В конце мая Ксения воспряла духом. Она узнала, что дела некоторых заключенных, приговоренных в Иваново в одно время с ней по похожим обвинениям (ст. 58, п. 10), пересмотрены, и они признаны невиновными. Ксения собиралась подавать апелляцию и надеялась на удачу. Незадача заключалась в том, что апелляцию надо было подавать в трех экземплярах, а в лагере не было писчей бумаги.