Георгий Тарнавский - КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Признаемся, по-человечески очень хотелось ворваться за кованую ограду, схватить за горло изящную вазу с цветами и размолотить ее о тяжелые мраморные плиты. Но мы вспоминали о могиле покоящегося у Кремлевской стены другого Кобы, чьей жестокой волей и коварством направлялась рука его белорусского тезки и холуя, о миллионах безымянных могил, разбросанных по всей нашей многострадальной земле, и порыв наш медленно угасал, потому что никакие жесты отчаяния и протеста не заменят общественного суда над сталинщиной и ее вдохновителями, не помогут освобождению многих нравственных ценностей, все еще погребенных под руинами того сурового времени, в которое мы сегодня пристально вглядываемся, пытаясь не только понять и оценить, но и сделать реальные правовые шаги, исключающие повторение чего-либо подобного в будущем.

Трезвый, беспощадный анализ прошлого нам представляется одним из важнейших условий очищения, возрождения и реального развития нашего общества. Думается, что признание исторической вины сталинщины, принятие связанных с этим юридических актов только укрепляет нашу демократию, помогает упрочению правовых основ государства. И надо сказать, многое уже сделано — миллионы людей реабилитированы, им возвращены добрые имена, установлены льготы. Идет поиск палачей, — хотя и медленней, чем хотелось бы и чем они того заслуживают. Из истории, из своего прошлого общество извлекает трудные уроки, которые очень нужны для его самопознания и самосовершенствования.

Но вернемся к Степану Кобе. Был он, конечно, заметной в НКВД БССР фигурой, не очень стремительно, но уверенно поднимался по должностной лестнице, оставаясь в почете у каждого из быстро сменявшихся наркомов. А Цанава, говорят, просто души в нем не чаял и, чтобы в любое время суток сподручней было навещать закадычного друга, распорядился оборудовать кабинет начальника комендатуры прямо напротив собственных служебных апартаментов. Под благодатным дождем наркомовской щедрости Коба вырос до полковника госбезопасности и закончил свой многотрудный путь прямо в кабинете, всего на два месяца пережив «великого вождя и учителя» и не дожив года до ареста и смерти своего обожаемого патрона.

О его непосредственном участии в расстрелах следствию показали многие свидетели.

Бывший вахтер НКВД И. Кмит:

— Приводили приговоры в исполнение начальник комендатуры Коба, его заместители Ермаков и Бочков, другие люди, фамилий которых, к сожалению, не помню. Меня, в то время еще молодого работника, к этому делу не привлекали.

С. Хаританович, бывший выводной внутренней тюрьмы — «американки»:

— Могу сказать, что участвовали в расстрелах многие работники комендатуры — Никитин, Коба, Ермаков, Яковлев… Возвратившись поздно ночью в НКВД, они затем в столовой распивали спиртные напитки, которые им выдавались по приказу… За что, не знаю. Может, и за вредность работы… Активно выезжал на расстрелы кладовщик Абрамчик Фома, отчества не помню. Я у него несколько раз интересовался, как это делается, и он рассказывал, что людей ставят к яме и стреляют из наганов. Помню, Абрамчик говорил, что перед расстрелом некоторые кричали: «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует Сталин!»

А. Знак, бывший надзирательвнутренней тюрьмы НКВД:

— Когда Коба стал начальником, меня назначили заведовать складом комендатуры. Я выдавал сотрудникам оружие и боеприпасы к нему. В частности, работники комендатуры, как правило, пользовались револьверами «Наган». Хорошо помню, что такое оружие было у Бочкова, Абрамчика, Кобы, Острейко, Мигно, Дубровского… По их словам, этим оружием они расстреливали приговоренных к смертной казни «врагов народа». Как часто они получали у меня боеприпасы и сколько, сказать не могу, не помню.

С. Захаров, бывший вахтеркомендатуры НКВД:

— Расстреливали людей Бочков, Острейко, Ермаков, Коба и другие работники комендатуры из наганов. Возможно, использовались и пистолеты «ТТ», которыми тогда были вооружены некоторые наши сотрудники… Когда и кто готовил могилы, я сказать не могу, так как меня к этой работе не привлекали. Думаю, этим занимались Мигно и Острейко, которые, судя по их разговорам, постоянно находились на месте расстрелов.

И еще с одним авторитетным мнением мы хотим вас познакомить. Иван Макарович Стельмах начинал службу в органах НКВД стажером следственного отдела, а завершил ее заместителем министра государственной безопасности БССР. Свидетелем многих сокрытых от простых глаз событий довелось ему быть, встречаться с десятками людей, чьи биографии представляли для следствия исключительный интерес. К счастью, память у Ивана Макаровича, несмотря на его семьдесят семь лет, оказалась цепкой и надежной, сберегла немало интересных деталей и фактов.

Из показаний Ивана Макаровича Стельмаха,пенсионера:

— После срочной службы в РККА меня по комсомольской путевке направили в НКВД БССР. На первых же допросах, куда нас, стажеров, приглашали «для учебы», я увидел, что из арестованных просто выбивают признания в шпионаже, вредительстве и других преступлениях, о которых они, судя по всему, в большинстве случаев просто не имели представления. Но после изощренных пыток вынуждены были «чистосердечно признаваться», называть сообщников и руководителей их «шпионских, террористических, антисоветских» и прочих мнимых организаций.

Это буквально потрясло нас и мы, несколько молодых новобранцев, написали наркому Б. Берману возмущенное письмо и попросили отпустить нас из органов.

Вызывал он к себе в кабинет по одному, долго и грязно материл, затем, пригрозив суровой карой за коллективное «чистописание», отправил на гауптвахту, а через некоторое время появился приказ командировать меня в Харьков на учебу.

Вернулся я в Минск весной 1939 года, когда Берман был уже расстрелян, а сменивший его ненадолго Наседкин сидел в городской тюрьме в блоке для особо опасных преступников. У руля стоял друг Лаврентия Берии — Цанава, которого шепотом у нас называли «Лаврентий-второй».

На XVI съезде КП(б)Б в июне 1937 года при обсуждении кандидатур в состав ЦК Берман выступил с рассказом о своем жизненном пути.

В его биографии присутствовали такие факты, которых для других было бы достаточно, чтобы их исключили не только из партии, но и из жизни.

Б. Берман родился в 1901 году в Забайкалье в буржуазной семье. Отец его имел кирпичный завод, однако в 1913 году разорился и с тех пор, по словам сына, работал служащим. Сам Берман с 11 лет служил мальчиком в магазине в Чите. В 1918 году закончил городское училище, вступил в Красную гвардию. В конце 1918 года уехал вместе с семьей в Маньчжурию.