Георгий Тарнавский - КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Вернувшись в 1920 году, работал в органах ЧК, где вступил в партию. В 1924 году, когда он учился в институте в Москве (в каком — Берман не сказал), его исключили из партии как выходца из буржуазной среды, но затем восстановили.

В ответ на поступивший вопрос о братьях Берман пояснил, что один его брат работает в Москве, другой — в Свердловске. (Известно: один из них М. Д. Берман — был в 30-е годы начальником Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ).

Берман Б. Д. арестован 24 сентября 1938 года на основании показаний бывшего начальника УНКВД Свердловской области Дмитриева о том, что он является участником заговорщической организации правых, существующей в НКВД, которая свою преступную работу ведет в направлении ограждения основных кадров право-троцкистских элементов от их разоблачения и ареста.

На предварительном следствии Берман показал, что в 1933 году, будучи в командировке в Германии по линии разведупра, при выполнении строго секретного специального задания он был расконспирирован и пойман с поличным, после чего сотрудником германской разведки Протце завербован в качестве агента. По возвращении в СССР вся дальнейшая деятельность Бермана, вплоть до ареста, была связана с выполнением заданий разведорганов фашистской Германии.

Берман признал, что он действительно состоял в антисоветской заговорщической организации правых, действовавшей в органах НКВД, совместно с ярыми врагами народа: Ягодой, Мироновым, Слуцким и другими, вел враждебную работу в НКВД по сохранению в СССР правотроцкистских формирований.

На допросе 20 января 1939 года Берман показал, что в период 37—38-х годов бывшим наркомом внутренних Дел СССР Ежовым и его заместителем Фриновским давались явно враждебные указания о решительной борьбе с мнимыми врагами народа, что повсеместно приводило к массовым арестам ни в чем не повинных советских граждан.

Однако Берман показаний о своей враждебной деятельности за период работы наркомом внутренних дел БССР, в частности о необоснованных арестах, не дал, никаких материалов о проводимых им незаконных арестах в деле нет…

22 февраля 1939 года в судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР Берман виновным себя признал «в пределах данных им на предварительном следствии показаний». Не отрицая своей связи с германской разведкой, в суде категорически отрицал ту часть своих показаний, где он признавался в передаче шпионских сведений. Свою вражескую работу в период службы в НКВД Берман признал полностью.

Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Б. Бермана к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение на следующий же день в городе Москве.

Конечно же, в списке тех, кто «стрелял в затылок», имя Бермана должно стоять одним из первых, хотя у нас нет доказательств, что он «привел в исполнение» хоть один приговор. Но именно он был главным режиссером того кровавого спектакля, который с благословения Центра (и тут можно верить его показаниям) разыгрывался в Белоруссии в 37—38-х годах.

Монстр беспринципности и угодничества, Берман, копируя сценарии московских процессов, одно за другим проводил в республике громкие судилища то в Гомеле, Лепеле, то в Жлобине, Минске, в других городах. Не успевал завершиться один процесс, как сразу же разворачивался другой. Режиссер и его послушные ассистенты без устали творили «премьеры» шпионских, вредительских, террористических дел-спектаклей, фабрикуя обвинения, порой, превосходящие интригой и сенсационностью детективы Конан Доила.

Сегодня можно даже по опубликованным документам проследить, как последовательно под началом Бермана разворачивалось санкционированное «сверху» грандиозное дело «о контрреволюционном заговоре» в Белоруссии. Как опричники из НКВД оплетали густой сетью клеветы, лжи и подтасовок руководство республики. Мы уже касались этой темы в предыдущих разделах. Скажем только, что до сих пор остаются неясными обстоятельства гибели председателя Совнаркома БССР Н. Голодеда. Некоторые свидетели, проходившие по «куропатскому» делу, утверждали, что видели, как он выбросился из окна кабинета следователя, другие столь же уверенно говорили, что его убили во время допросов.

Из материалов архивно-следственного дела Н. М. Голодеда нельзя установить даже дату его ареста, который, кстати, был учинен без санкции прокурора. Своеобразным ордером послужила подготовленная Берманом справка на четырех страничках машинописного текста, в которой утверждалось, что показаниями ранее арестованных «врагов народа» (приведен длинный список) Голодед изобличается как один из организаторов и руководителей контрреволюционной организации Белоруссии и поэтому подлежит аресту. На справке черной тушью начертана резолюция Ежова: «Арестовать».

Из бумаг, хранящихся в деле, видно, что Николай Матвеевич был арестован в Москве, «этапирован» в Минск и 21 июня 1937 года «покончил жизнь самоубийством». Ни протокола допроса, ни других следственных документов, кроме куцей справки Бермана, в деле нет.

Столь же загадочно выглядит и «самоубийство на почве семейного разлада» А. Г. Червякова в перерыве XVI съезда КП(б)Б. Рассказывая об этом факте в одном из предыдущих разделов, мы не располагали еще некоторыми свидетельствами, обнародованными некоторое время назад. Речь идет о копии предсмертного письма Александра Григорьевича съезду, объясняющего мотивы его самоубийства. Подлинника в материалах секретариата съезда нет, и специалисты высказывают в связи с этим серьезные сомнения: существовал ли он вообще.

Чем они объясняют свои предположения? Неожиданны такие внешние атрибуты письма: в правом верхнем углу его выделено слово «копия», в левом — резолюция, наложенная, очевидно, рукой В. Шаранговича, — «Приложить к материалам съезда». Заметим, что и другие записки, письма, поступившие в президиум съезда и хранящиеся в материалах секретариата, тоже имеют машинописные копии, но ни на одной из них нет резолюций слова «копия». Кроме того, все они сделаны в нескольких экземплярах, а копия письма А. Червякова только в одном.

Конечно, эти детали можно объяснить тем, что автор письма был далеко не рядовым участником съезда, да написано оно по исключительному поводу. Но уж очень непривычен, как отмечают историки, для А. Г. Червякова, всячески уклонявшегося от восхваления вождя и прямых обвинений «врагов народа», приторно-жестокий стиль письма, особенно его финала: