Александр Архангельский - Человек в истории

В одной из статей Нюничкин подвергается критике со стороны медработника села Чулпан. Он недоволен работой председателя сельсовета, который разместил прибывшую в село акушерку Л. В. Кабанову с семьей в амбулатории. Им обещали выделить комнату, но шли месяцы, а семья так и жила в амбулатории. Медработник, автор статьи, обвиняет Нюничкина в том, что по его халатности амбулатория превращается в общежитие.

Конечно, сказать наверняка, правда это или нет, мы не можем. Более того, нам неизвестны обстоятельства, при которых сложилась эта ситуация. Можно, конечно, поверить в реальность описанных событий, но с уже сложившимся у меня образом Якова Нюничкина это совсем не совпадает. Встает вопрос: зачем редакторам газеты чернить имя человека, о чьей работе они еще совсем недавно так положительно отзывались? Но дальше — больше.

Выпуск газеты датируется 3 октября — вероятно, самый важный из имеющихся у меня, потому что практически половина его посвящена нарушениям устава колхоза. И это неспроста. Пишут о серьезных нарушениях устава, причем нам сразу говорят, кем именно — колхозниками из «Красного чулпановца».

На нарушителей разом обрушивается поток резкой критики, безосновательных обвинений и едких замечаний — а в конце статьи «призывают к порядку» — всеми доступными средствами.

Эта статья называется «Прихлебатели». Теперь мы видим, что тон газеты резко изменился на противоположный: тех, кого называли передовиками, в разы перевыполнявшими план, теперь назвали прихлебателями.

И председатель сельсовета Нюничкин, и председатель колхоза Резцов, оказывается, не справлялись со своими обязанностями и «нисколько не заботились об укреплении колхоза». Допустили, что некто Кузыченко и Воробьев «обнаглели» и захватили более 1 тыс. кв. метров колхозной земли (более того, последний с супругой посадили картофель в огороде соседей). Снова, как в деле Нюничкина, фигурируют поразительные цифры.

Но верится во все это с трудом. Как так вышло, что «Красный чулпановец», практически передовик труда, вдруг взял и «забыл об уставе колхоза»? Зачем этим людям лишняя земля и лишний скот, ведь дела в колхозе, как писалось раньше, шли хорошо, значит, и земли должно было хватить всем, и пищи. Только, судя по всему, не хватало, и те, кто в одиночку вылавливал по 74 центнера рыбы, то есть 7,4 тонны, домой не приносили ни килограмма. Люди если что-то и скрывали, то не какие-то богатства, а, например, козу или масло. И уж вряд ли это могло свидетельствовать об их злых намерениях.

Последнее упоминание колхоза «Красный чулпановец» — в номере от 10 октября. Пишут, что правление колхоза не выполняет зоотехнические правила, что срывается график. Больше в 1946 году про Чулпан ничего написано не было.

Именно в то время над председателем чулпанского сельсовета ведется следствие.

Очень любопытно наблюдать, как подобные информационные сводки неизменно сопровождаются открытой политической пропагандой. Это создает яркий контраст: заметки о колхозниках, где одних и тех же людей в течение года трижды хвалят, дважды ругают, а потом навсегда забывают о них, перемежаются портретами Иосифа Сталина и коммунистическими лозунгами.

Полтора года назад, когда я только еще начинал это исследование, я преследовал две цели. Первая — узнать правдивую историю могилы Якова Нюничкина. Вторая — ответить самому себе на вопрос, был ли Яков хорошим человеком, или же плохим? Теперь, по прошествии времени, хочу заметить, что ни то, ни другое сделать мне не удалось.

Историю могилы Якова, как оказалось, не знают даже ближайшие его родственники. А вот вопрос, который я задал себе еще летом 2015 года, злодей Нюничкин или герой, теперь вовсе кажется мне не актуальным.

Я узнал о нем немало противоречивой информации: не раз этот человек попадал в неоднозначные ситуации, в одно и то же время о нем говорили и писали абсолютно противоположные вещи. Но наиболее важным мне показалось не его обвинение и заключение, не то, что писали о нем в газетах, не воспоминания родных — а история о церкви, которую Яков снес. Это действительно наглядный пример того, как жили люди. Как они, сами того не желая, под влиянием властей ли, или просто тяжелых обстоятельств, оказывались на распутье. Перед ними вставал выбор, который человеку сделать в принципе не под силу. Семья — или гражданский долг? Христианская мораль — или колхозный устав?

Но в целом я считаю, что за всю свою жизнь Яков Нюничкин не сделал никому зла, напротив, пытался помочь людям, быть может, даже понимая, что рано или поздно за свои благородные поступки и добрые дела ему придется дорого поплатиться.

И вот я, проведя это исследование, пусть и не ответил на поставленный мной же в самом начале вопрос, но узнал, что жил на свете такой человек, Яков Афанасьевич Нюничкин. И хочу, чтобы знали другие.

Я родился через два года после ее окончания. Понятно, что для моего поколения война — это постоянный фон существования. Взрослые донашивали военную форму. Дети донашивали то, что оставалось от взрослых. Чердаки и сараи ломились от противогазных сумок, планшеток и полевых биноклей. Это ведь и были мои первые игрушки. Квартиры были полны немыслимых вещей — перламутровых аккордеонов и картинок в кудрявых рамочках. Это называлось «трофеи».

Люди моего поколения, родившиеся сразу же после войны, привыкли воспринимать войну и все, что с ней связано, как дело сугубо семейное. Я точно так же воспринимаю это и по сей день. Это семейное дело поколения моих родителей. А больше — ничье. Уж извините.

Люди войны — это не только фронтовики, но и те, кто пережил годы плена, и те, кто был угнан на работу в Германию, и те, кто ездили через всю страну в телячьих теплушках в эвакуацию и обратно, и те, кто в толпе беженцев теряли детей, и те, кто, прижавшись друг к другу, дрожали в бомбоубежищах, и те, кто умирали от голода в Ленинграде, и те, кто в четырнадцать лет пошли работать на завод и работали там по десять часов в сутки.

Люди войны — это не только поколение моих родителей, но и поколение моего старшего брата, которому к началу войны было чуть больше трех лет и который до конца своих дней собирал в ладонь хлебные крошки со стола.

Это было поколение войны. Я рос среди этого поколения.

Мое поколение было в общем-то первым за весь двадцатый век, которое не знало ни войны, ни голода. Но зато мы выросли в семьях, где это знали и помнили очень даже хорошо. И я хорошо помню бесконечные рассказы про фронты и блокады. Про панический страх потерять хлебную карточку. Про многое другое.