Рута Ванагайте - Свои. Путешествие с врагом

Рута: Потому что это была волнующая дорога. Сначала только моя дорога – месяцы, проведенные в архивах за чтением дел убийц. Потом – путешествие с врагом по Литве, по пятнадцати городам, по тридцати местам массовых убийств. По Белоруссии и по ее местам убийств. И перед этим путешествием, и после него в мою голову все равно не вмещается число жертв: десять тысяч в Укмерге? семьдесят тысяч в Панеряе? двести шесть тысяч в Минске? Помню, один еврей, кажется, писатель, сказал, что во время Холокоста убиты не мистические шесть миллионов евреев. Нет. Произошло шесть миллионов человекоубийств, и каждый раз погибал один конкретный человек. Все, что я могу себе представить, – это одного гибнущего человека. Это мужчина. Я вижу его стоящим спиной к убийцам, смотрящим в яму, в которую скоро упадет его тело. Упадет и навеки останется там, на телах других убитых, заваленное новыми убитыми. Я вижу, как пуля, выпущенная обычным молодым, может, выпившим литовским парнем, вонзается в затылок этого еврея. Входное отверстие будет 0,8 см, выходное – 8 см. В десять раз больше. Пуля просто разнесла изнутри мозг этого человека. Мозг еврея, который с малых лет учился, изучал Тору, много читал. Потом думаю про другого мужчину, про еврея из Руденска, о котором говорил боец Импулявичюса Леонас Стонкус. Когда Леонас выстрелил в свою единственную жертву, еврея средних лет, тот “клонился, клонился, клонился”, и тогда стоящий рядом унтер-офицер его прикончил. У Леонаса это был первый выстрел, после которого он больше не мог расстреливать. Я его понимаю. Он ведь свой. Вы никогда не поймете этого моего чувства.

Эфраим: Нет, и в самом деле никогда не пойму.

Рута: Может быть, перед тем как проститься, еще раз послушаем псалом, наш дорожный гимн?

Эфраим: Хорошо.

Мы приближаемся к аэропорту. Враг отворачивается к окну. Слышу, как он снова рыдает, еще сильнее, чем в тот раз, у Шедувы.

Рута: С вами все хорошо?

Эфраим: …

Рута: Не хотите разговаривать?

Эфраим: Нет. Хотя, может, и так. Меня вдруг охватило страшное чувство вины из-за того, что, уезжая из Литвы, я становлюсь предателем по отношению к жертвам. Как, думаю, я могу оставить их, засыпанных землей в ямах, которые так далеко от людских глаз, от людской памяти и понимания…

Рута: Вы много для них сделали. Помните это. И помните, что я остаюсь.

Эфраим: Вы правы. Я их не предал. Однако кто-нибудь другой, кто живет в Литве, должен их помнить. Хоть кто-нибудь… Единственный способ для Литвы встать лицом к лицу со своим прошлым – если литовцы понесут знание дальше. Понесут другим литовцам. И знаете что? В этом случае произойдет нечто очень интересное. Убитые, мои люди, станут своими для вас. Но ваши никогда не станут своими для меня. Никогда.

Рута: Я вас понимаю.

P. S. Когда путешествие закончилось и в Литве начался учебный год, я наконец получила от учительницы из школы в Саулетекисе слова псалма на иврите и послала текст в Иерусалим, попросив Эфраима перевести. Зурофф ответил:

Когда я слушал эту песню в пути, одна вещь меня расстраивала – я не понимал ее слов. Дети пели будто бы и на иврите, но я только два слова и мог разобрать: “Yerushalayim” (Иерусалим) и “Hashem” (Бог). Однако песня все равно была очень волнующей.

Когда вы переслали мне текст песни, я остолбенел. Особенно меня потрясла вторая строка:

“Ерушалаим харим савив ла Ваашем савив лиамо”.

(“Иерусалим окружают (хранят) горы, и Бог покрывает (хранит) свой народ”).

Эти слова – страшный контраст с тем, что случилось в Литве, и с тем, что мы видели во время путешествия. Я столько раз, приезжая на тридцать мест убийств, произносил молитвы – кадиш, “Эль мале рахамим) [203] Боже милосердный (ивр.). , иногда добавляя и тексты из наших псалмов, и спрашивал себя: где был Бог Израиля?

Почему эти ужасные преступления, которые совершились во время Холокоста в Литве и в других местах мира, могли совершиться?

Жертвы были бессильны, так надо было, чтобы Бог был с ними. Но его не было.

Шабат шалом, Эфраим.

Евреи жили в Литве со времен Великого Княжества Литовского – значит, им здесь было хорошо. В 1941 году все хорошее закончилось, и за короткое время в Литве были истреблены почти все жившие здесь евреи. Однако не следует все упрощать: евреи говорят, что литовцы были убийцами евреев, наши деды, возможно, говорили, что евреи предали Литву и “пили христианскую кровь”. Реальность намного сложнее. Почему того, что случилось в Литве, не было в Дании? Литва с конца XVII века испытывала непрестанные потрясения: крепостное право, запрет письменности, утрата государственности, два неудачных восстания, уничтоживших литовскоязычную и польскоязычную элиту, несколько войн, несколько оккупаций – все это не прошло без последствий. Если бы Данию первыми оккупировали не немцы, а советские, и целый год распоряжались бы в ней так, как распоряжались в Литве, может, и там все складывалось бы сходным образом.

Так что произошло?

Не забывайте, что, когда началась война, Литва была захвачена практически за одни сутки. Людей только что отправляли в ссылки, и некоторым действительно хотелось отомстить. Еще мы должны помнить, что Литва была очень молодой страной, в то время она только пыталась себя осознать. А осознать себя легче всего, отграничивая себя от других. Мы – не поляки и не русские, мы – честные литовцы. Среди интеллигентов стали поговаривать, что, может, и мы – арийцы. Начали раздавать брошюры, по радио и в прессе началась пропаганда, направленная против евреев, их называли слугами большевиков, паразитами и так далее. На простых людей обрушили мощную антисемитскую пропаганду. Сложилось во всех отношениях неблагоприятное для евреев положение. Меня интересует и огорчает человеческая ситуация: человек почувствовал себя загнанным в угол, ему грустно, ему страшно, его близкие высланы, сам он в растерянности. И вот человек получает большую дозу пропаганды, объясняющей, кто виноват во всем плохом и что делать. И человек берет в руки винтовку. Это сделали немногие из литовцев – но сделали.

Из всех моих знакомых вы – первый человек, который признал, что кто-то из его родных участвовал в Холокосте. Кто это был?

В моей родне никто об этом внятно не говорил. Были другие времена. Однако из рассказов стариков знаю, что Йонас, брат моего деда Йокубаса Шярнаса, вроде бы участвовал. Когда биржайских евреев загнали в костел, он сильно испугался и сбежал оттуда, уехал к моему деду в Вильнюс. Может, он конвоировал евреев, может, расстреливал – не знаю, но в семье были уверены, что он, с его характером, убивать не мог. Позже гестапо по ошибке увезло его вместо моего деда в Штутгофский концлагерь. Балис Сруога описал его в книге “Лес богов” [204] Балис Сруога (1896–1947) – литовский прозаик, публицист, эссеист, философ. В 1943–1945 годах был узником гитлеровского концлагеря Штутгоф, о чем и рассказал в книге “Лес богов” (“Dievų miškas”) , написанной в 1945-м и изданной в 1957 году; в том же 1957 году появился и русский перевод Г. Кановича и Ф. Шуравина. (Прим. пер.) – это “кальвинист из Биржая”. Он спас от смерти Балиса Сруогу, спас и часть его сочинений. Позже близкие удивлялись, что, оказавшись в США, Йонас стал параноидально подозрительным. Эту перемену в его характере близкие связывали с тем, что ему довелось пережить в концлагере. Сейчас я думаю, что причин могло быть больше.