Майкл Волф - Огонь и ярость. В Белом доме Трампа

Слаженная работа Райана и Прибуса обещала освободить президента и от других проблем. По плану Райана, реформа здравоохранения должна была стать своего рода волшебной пилюлей. Реформа, которую спикер намеревался провести через Конгресс, должна была обеспечить гарантированные Трампом налоговые послабления, а это, в свою очередь, позволило бы сделать обещанные президентом инфраструктурные инвестиции.

В результате этот эффект домино, который должен был триумфально провести администрацию Трампа через весь период до августовских каникул и прославить его как одного из главных президентов-реформаторов современности, позволил Райану сохранить место спикера и превратиться из презираемого символа кампании в человека президентского аппарата в Конгрессе. Фактически президент, прекрасно понимая, что ему самому и его руководящему звену не хватает опыта законотворчества (на самом деле такого опыта не было ни у одного из высокопоставленных чиновников администрации), решил поручить осуществление собственной программы человеку со стороны, который до недавнего времени был его заклятым врагом.

Наблюдая, как Райан захватывает законодательную инициативу в ходе переходного периода, Бэннон столкнулся с реальной политикой в действии. Если президент готов был уступать разработку главных инициатив, Бэннону нужно было начать противодействие и снова приступить к заигрываниям с Breitbart . Кушнер, в свою очередь, выработал собственный подход: достаточно было потакать прихотям президента. Что же до самого президента, было вполне понятно, что он не хотел выбирать между противоречивыми проектами реформ. Он просто надеялся, что сложные решения примутся сами собой.

Бэннону претила не только идеология Райана – он не уважал и его профессиональные качества. В представлении Бэннона новому республиканскому большинству нужен был человек вроде Джона Маккормика, демократического спикера Палаты представителей, который занимал эту должность, когда Бэннон был еще подростком, и протолкнул законодательную инициативу Джонсона “Великое общество”. Маккормик и другие демократы 1960-х были политическими героями Бэннона – в его пантеон входил и Тип О’Нил. Он родился в ирландской католической семье из рабочего класса, в идеологическом отношении был отделен от дворян и аристократии – и вовсе не хотел входить в их число. Бэннон восхищался политиками прошлого. Он и сам был на них похож: отечный, с обвислыми щеками. Он терпеть не мог политиков современности: помимо политических талантов, им недоставало душевности и искренности. Райан был и оставался мальчиком на побегушках из семьи ирландских католиков. Он так и не вырос, чтобы стать бандитом, копом, священником – или настоящим политиком.

Райан явно не умел просчитывать варианты. Он был просто невеждой, который ничего не видел дальше собственного носа. Он всем сердцем ратовал за налоговую реформу, но считал, что к ней ведет лишь один путь – через реформу здравоохранения. Но его так мало волновала эта тема, что он последовал примеру Белого дома, который передал разработку реформы ему, и сам передал составление проекта страховым компаниям и лоббистам с Кей-стрит.

Фактически Райан попытался действовать подобно Маккормику и О’Нилу, заверив президента в своей способности справиться с проектом реформы. Ежедневно он по несколько раз созванивался с Трампом, говоря ему, что это “решенный вопрос”. Доверие Трампа к Райану все росло, и казалось, что президент считает его доказательством своего безграничного влияния на Конгресс. Если раньше президент и волновался, теперь о волнении можно было забыть. Вопрос был решенным. Хотя Кушнер и не одобрял законопроект, в предвкушении триумфа он то и дело хвастался, что Белый дом вот-вот добьется великой победы, фактически пальцем о палец не ударив.

В марте вдруг появились опасения, что все может закончиться иначе. Тревогу забила Кэти Уолш, которую Кушнер теперь называл “придирчивой и вздорной”. Она попыталась убедить президента лично принять участие в привлечении голосов, однако все ее попытки были заблокированы Кушнером после серии все более напряженных столкновений. Коалиция начала разваливаться.

Трамп по-прежнему отмахивался от новостей о “чепуховом российском скандале”. Однако 20 марта директор ФБР Джеймс Коми выступил перед Комитетом Палаты представителей по разведке и изложил историю целиком:

Министерство юстиции уполномочило меня подтвердить, что в рамках контрразведывательной операции ФБР ведет расследование о попытках российского правительства повлиять на ход президентских выборов 2016 года, что предполагает изучение природы любых связей лиц, участвовавших в кампании Трампа, с российским правительством с целью выявления, имела ли место какая-либо координация деятельности избирательного штаба с российскими властями. Как и в любой контрразведывательной операции, расследование также должно установить, были ли совершены какие-либо преступления. Поскольку ведется следствие, информация по которому засекречена, я не могу сказать, чем именно мы занимаемся и чье поведение анализируем.

Однако он сказал достаточно. После речи Коми слухи, утечки, теории, намеки и догадки наблюдателей, которые до той минуты в лучшем случае давали лишь надежду на скандал, стали основой для официального расследования деятельности Белого дома. Попытки отмахнуться от этого – назвать новости фальшивкой, представить гермофобию Трампа защитой от обвинений в “золотых дождях”, надменно откреститься от мелких сподвижников и безнадежных прихлебателей, жалким образом заявить, будто ни о каком преступлении не было и речи, и выставить президента жертвой прослушки Обамы – с треском провалились. Коми сам отмахнулся от обвинений в прослушке. Вечером после выступления Коми всем стало очевидно, что российская история не забылась, а вышла на первый план.

Прекрасно помня о столкновении отца с Министерством юстиции, Кушнер особенно обеспокоился повышенным вниманием Коми к Белому дому. Кушнер стал призывать разобраться с Коми. Он все ломал голову, как именно с ним разобраться. И спрашивал об этом у Трампа.

Бэннон пытался объяснить, что это было также и структурной проблемой, хоть его и мало кто слушал. Таким был выпад оппозиции. Можно было поражаться, какими жестокими, изобретательными и дьявольскими стали ее шаги, но не стоило удивляться, что враги пытались найти слабое место для удара. Это был шах, но вовсе не шах и мат, поэтому нужно было продолжать игру, понимая, что она будет долгой. Единственным способом победить, по мнению Бэннона, была четко продуманная стратегия.