Александр Афанасьев - Белорусский узел

Мы и так из этой ситуации выжали многое.

— Понимаю — подтвердил я — премьер это тоже победа…

— Да какой премьер…

…

— Ты хоть представляешь, что такое Павлюкевич? — Михаил так и сказал «что такое» — я говорил с ним. Он же пустышка. Зиц — председатель. Мыльный пузырь, демагог — и не более того. Он и сам от всего — обосрался. Он всегда первым только для вида был. И сейчас — будет. Мы обо всем договорились, его дело на митингах красоваться, моё — решения принимать. Внесём изменения в конституцию. Все как обычно…

Ну, да. Все правильно. Сейчас многие директора — директора только на бумаге. Но понтов в них достаточно. Евросоюз с американцами и купились — на эти понты. А Михаил — он сам бизнес создал. И школу он прошёл — хорошую, правильную. Найдёт общий язык, что с лондонским финансистом, что с председателем колхоза.

Что будет дальше? Павлюкевич будет ездить по заграницам, произносить речи. Алешкович — реально рулить страной. Смех… мне даже жаль американцев — они с таким не сталкивались. У них враньё — считается страшнее убийства, по крайней мере, для общественного мнения. За то, что ты выдаёшь себя за кого-то другого — есть уголовное наказание (ложная идентичность, выдача себя за другое лицо). А у нас враньё — так же привычно, как воздух, которым мы дышим. Одни врут, другие делают вид что верят — в политике, в бизнесе, в жизни. И у каждого — понты, слово, которое многие американцы в принципе не способны понять. Это не паблисити, это другое. Мир кривых зеркал, мир надувшихся и переливающихся всеми цветами радуги мыльных пузырей. Никто не готов брать на себя ответственность, и никто не готов тупо к честному разговору. Каждый себе на уме, и все прикрывают свои задницы. Нет, они ещё не понимают, с чем столкнулись…

Мы — мир в себе. И это факт. И вряд ли, очень вряд ли, что американцы смогут нас переделать. Скорее — они просто заплутают в лабиринтах лжи…

— Понятное дело. Ну, удачи тебе, друг.

— И тебе — серьёзно сказал Михаил — чем бы ты не занимался. У нас тут митинг намечается. Общенациональное вече. Смотри по телевизору…

Уже в самолёте, летящем назад, я задал сам себе вопрос — легче ли мне. И понял, что нет, не легче…

Не легче.

Пистолет он спрятал в Белорусском доме, как раз на такой случай как этот.

Зона АТО — многому его научила, и он теперь знал, что у каждого снайпера должен был быть пистолет с глушителем. У него он и был теперь — автоматический пистолет Стечкина, сильно переделанный, снятый с убитого командира ополченцев. Он заказал новый ствол с резьбой для глушителя и сам глушитель. Стечкин для глушителя был идеален — неподвижный, в отличие от схем Браунинга ствол, не такой скоростной, но убойный патрон, ёмкий магазин на двадцать патронов. Он собрал его прямо в общей комнате, где спали смертельно усталые самооборонцы. Сам — лёг лицом к стене, на разложенный на полу спальник — и собрал. Накрутил глушитель — он был вдвое короче и легче, чем оригинальный АПБ. Сунул собранный пистоль под куртку…

Поднялся.

Когда он спускался в подвал — его пропустили без вопросов. Просто у него была карточка, и он приходил в подвал не первый раз. На подвале — на посту было только двое. Здание вообще пустело, люди спешили на площадь, слушать митинг. Тем лучше…

Он привычно закрыл глаза на три секунды — а когда открыл, в голове его равномерно стучал метроном. Все — дыхание, биение сердца, шаги — подчинялось единому ритму, превращая его в машину смерти, для которой убивать — так же естественно, как и дышать…

Два — один. Два — один.

Пленный российский снайпер — лежал на топчане. Услышав, как в камеру заходят, он повернулся и равнодушно посмотрел на входящего. Дверь за ним — уже закрылась, они были в камере одни.

Он приложил палец к губам, мол — тише. Потом — постучал по двери

— Охрана!

Один из двоих охранников — появился почти сразу, здоровый, с помповым ружьём на ремне. Тупо посмотрел на сотника, командира одной из снайперских групп.

— Это что?! — раздражённо спросил сотник, указывая на арестованного.

Охранник недоуменно посмотрел на арестованного, не видя никакого нарушения, никакого беспорядка. А через секунду — уже захрипел, оседая на пол с заточкой в печени. Сотник — подмигнул арестованному, потом — одним прыжком, оказался у двери

— Сюда! Быстро!

Послышался топот второго охранника, тот ворвался в камеру, переделанную из какого-то закутка, увидел лежащего, щёлкнул предохранителем.

— Ах ты, с…

И лёг — рядом с первым. Заточка — торчала из уха, для такого способа убийства — нужен сильный и поставленный удар.

Он вытер заточку, сунул её в карман, взял автомат и перебросил его пленному снайперу.

— Сейчас начнётся митинг. На нем будут все. С пятого этажа — отличный вид. Мне нужен напарник. Переоденься, у этого шмотье как раз по тебе.

— Кто ты? — спросил снайпер — ты что, наш?

— Нет. Я и русский, и украинец, и белорус. Тебе не понять.

Наилучшая позиция — была на последнем этаже.

Там на охране — были бывшие и действующие спецназовцы Польши, Литвы, Грузии, но и тут был бардак — один из поляков держал свой автомат, так что ему секунд десять понадобится, чтобы привести его в боевое положение, второй — сидел на стуле и пялился в коммуникатор, смотрел он-лайн трансляцию митинга.

Придурки. Дрючить и дрючить.

— Уходи. Сегодня нельзя — сказал заученно поляк. Он ничего не понял — смотрел на него, на второго — даже не смотрел.

— Чего? У меня пропуск.

— Сегодня нельзя, уходи.

Он сделал вид, что он несколько не в себе… это было несложно. Тут раздавали таблетки, неумеренный их приём — вызывал чувство эйфории, неадекватность.

— Мне это…

За спинами поляков — он увидел двоих, в хорошей, тёплой форме с большими чёрными чехлами за спиной — это возвращаются с дежурства на крыше. Там постоянно были снайперы, он их видел. Здесь, на последнем этаже — их осиное гнездо. Если бы несколько гранат.

Они открыли дверь одной из аудиторий, о чем-то говоря между собой. Зашли.

Дверь двустворчатые, открываются наружу.

Ясно…

— Надо передать… с штаба послали… Яцинкевич.

— Уходи! Ты шо, тупой? Не розумиешь!?

Два — один. Два — один…

Первый поляк захрипел, налетев на сталь остро отточенного ножа — заточки, второго — он достал ногой, вернул нож. Первый уже был не опасен, с таким не живут. Он сделал шаг и резко ударил ногой по горлу второго поляка… тот засипел. В отличие от первого — этот может и выжить, если от удушья не поймёт. Впрочем, какая разница…

Два — один. Два — один…