Александр Зиновьев - Два интервью с Александром Зиновьевым

Потом у меня была встреча с Ельциным во время дискуссии на французском телевидении, где я очень резко высказался о нем. Он тогда везде говорил, что он против привилегий, а я сказал ему: «Вы будете еще хуже». Он сказал: «Брежнев был маразматик», а я в ответ: «Погодите, с вами будет то же самое!» Это все записано на пленку. И после этого возвращаться в Россию? Мои книги продолжали бойкотироваться в России, и мне было даже небезопасно возвращаться сюда. Между прочим, пока мы жили на Западе, было два покушения на меня и две попытки похищения. Нас все время терроризировали так или иначе, шли угрозы одной дочери, потом и другой.

Но года три назад мы приняли твердое решение: возвращаемся! Запад стал уже невыносим. Однако возникли житейские трудности: квартиру, которую забрали при выезде, нам не возвращали, а средств на новую у нас не было, и все это тянулось и тянулось… В конце концов квартиру мы получили на льготных условиях благодаря Лужкову, усилиям других. Рыжков принимал участие, Зюганов, Бабурин — из Государственной думы, и была подмога от московских властей. Нам квартиру продали, но на льготных условиях. И на этом спасибо. Она в ужасном состоянии, ее ремонтировать надо. Но как только кончится ремонт, мы вернемся.

— Александр Александрович, 21 год назад вы уезжали, как тогда вы считали, с «зияющих высот» СССР. А на какие «высоты», российские, вы сейчас, по вашим оценкам, возвращаетесь?

— Ситуация в России мне хорошо известна. Я думаю, что она мне известна даже лучше, чем российским исследователям-социологам, политологам и так далее. Я не политолог, поэтому, скажем, политологический аспект мне неизвестен. Но с социологической точки зрения я на Западе имел неограниченную информацию о России. У меня сохранялись связи с массой учреждений. Я мог получить любые газеты, даже районные, с любого лопушочка Советского Союза и затем России. Причем информация была уже обработанная, «экстракт» — выдержки из статей, книжек. Любые данные на любую тему. Причем информационная техника там поставлена исключительно четко. Часто я приходил, просил данные по такой-то теме, это все стоило денег, конечно, зато через какое-то время — пожалуйста! Вся информация — как на блюдечке. Так что ситуацию в России я знал и знаю из достоверных источников.

— А все-таки, куда вы возвращаетесь? В какую страну?

— Тут нужно принять во внимание мое психологическое состояние. Я с ранней юности воспитывался как идеальный романтический коммунист. Это не член КПСС. А что такое идеальный романтический коммунист, могу сказать словами Маяковского: «…И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести: мне ничего не надо!» Меня как романтического коммуниста советское общество устраивало полностью. В особенности мне импонировало отсутствие частной собственности. И для меня самым большим ударом на Западе была частная собственность. Величайшее достижение коммунизма — освобождение людей от кошмара частной собственности. В СССР это было сделано. И я это принимал безусловно.

Как бы плохо ни жилось мне в советском обществе, но я все равно был советским человеком. Я получил первоклассное образование, несмотря ни на что, имел неограниченный доступ к культуре. Мы, русские люди, всегда, а в советский период в особенности, были разговорщиками. Такого общения, которое было у нас, нигде больше не было и нет. Была в стране, в Москве, в особенности, такая интеллектуальная среда, которая появится, быть может, еще только через тысячу лет. Это невероятно, но это было! Высокообразованные, культурные люди, которые ходили чуть ли не в тряпье, жили в маленьких комнатушках, но они были на уровне высочайшей культуры современности. Были академики и членкоры, которые жили в однокомнатных квартирах или даже в комнатушках под лестницей. Я имел мировую известность, меня включали в число трех крупнейших логиков мира, мои научные работы издавались на многих языках по всей планете, я имел приглашения на работу со всей планеты и все прочее. Но у меня не было своего жилья, я снимал комнатушки и углы, и мне даже мысль не приходила, что может быть иначе. Мы вот впервые получили однокомнатную квартиру, когда с Ольгой Мироновной поженились, а мне было уже 45 лет.

Так вот, куда сейчас я возвращаюсь? Какова с этой точки зрения Россия? К сожалению, вот эта уникальная и неповторимая Советская Россия разрушена. И возродить ее невозможно. Но все-таки что-то осталось. Остался русский народ, народ-разговорщик, народ-мыслитель, пусть кустарно, но мудрствующий народ. С точки зрения общения, народ — уникальный, другого такого народа нет. Я испытывал все время дефицит общения. Я дал сотни, если не тысячи интервью на Западе, я был профессионалом-интервьюером, но таких разговоров, как здесь, на Западе, не было. Там разговоры всегда сугубо практичные, профессиональные, умные, прекрасные, журналистика там на порядок выше, чем в России, почти никаких искажений, но это все черствая, сверхчеловеческая. А здесь… среда-то остается та же самая.

Есть закон социальной регенерации. Если социальная система рушится, остается человеческий материал и устанавливается новая, то она сама становится максимально близкой к предшествующей. Ведь та система, которая существует сегодня в России, она ублюдочная, но она все равно впитала в себя черты советской системы. Так или иначе все равно огромное число людей остаются государственными служащими, получают мизерную зарплату, но все-таки не все люди предоставлены сами себе. Хотя сейчас самый страшный бич западного общества — быть предоставленным самому себе, и живи, как хочешь. А здесь все-таки у нас огромное количество знакомых, быстрее приобретаются дружеские отношения. Но это все не главное. Это чисто психологический фактор. То есть я был и остался глубоко русским человеком по психологии и хочу вернуться в свою среду. Я просто не могу дольше оставаться вне народа. Если погибать, так вместе с моей страной, с моим народом.

Но я еще могу пригодиться. Есть еще возможность сопротивления. Я вспоминаю начало войны. Ведь были такие случаи, когда мы попадали в критические ситуации: выхода нет, мы обречены, но спрашиваем себя — что делать? Биться до последнего! Как писал Симонов, помните: «На наших глазах умирали товарищи, по-русски рубаху рванув на груди». Я хочу по-русски рвануть рубаху на груди! Или Окуджава, когда-то мой любимый поэт (к сожалению, он изменил себе), помните, он писал: «Я все равно умру на той, на той единственной гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной». Вот и я хочу умереть на той единственной гражданской… на любой, в современных условиях.

— Вы побывали в Государственной думе в исторический день — день голосования по импичменту. Ваше отношение к этому событию?