Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

В каждом купе — человек по четырнадцати; тяжко, темь, духота. Все же купе — это рай вожделенный. Здесь, выражаясь языком современным, — «цензовые элементы». В коридорах, на площадках, на буферах, на крышах — остальные. Откуда-то баб целая стая налетела, да все с кулями, и тьма солдат. Куда, зачем они едут, — сколько ни спрашивай, не поймешь: какие у них документы и билеты — никакой контроль не опознает. Пробраться из купе к выходу нет силы, сел — сиди. А на каждой остановке вползают все новые и новые.

В моем отделении помолчали спутники, понегодовали вкупе на воров, а после разговорились, все больше о делах. Прислушивался я к их беседе, но мало понимал. Не совсем ясно понимал, чем занимаются эти занятые люди; во всяком случае, подходили они под столь распространенное ныне определение «спекулянты». Своего ремесла не стыдились, нас, непосвященных, да и друг друга не боялись. Некий толстяк в белом чесучовом жилете патетически вещал, как он «по знакомству» скупил «хром», «шевро» и, обойдя все запреты, кожи куда надо вывез. Говорил, гордясь каждой деталью своего действа, как совершенным созданием искусства. Молоденький спекулянтик, неудачно искавший кожу в Вологде и с горя припрятавший «ненадолго» одиннадцать мешков с галошами, слушал толстяка, в восхищении раскрыв золотозубый рот. Третий же повествовал, как хорошо перепродавать золотые вещи — «фокус», «сказка», «колдовство», — утром золотник — 35, а к вечеру — уж 40…

Господин, до сего молчавший, рассмеялся вдруг и свое слово вставил:

— Вот у нас, в Орле, историю рассказывают… Только предупреждаю — очень смешно… Господин купил материи — жене на юбку… Не понравилась, залежалась — продал. Выручил и немало, купил той же материи 20 аршин на эти деньги. Подержал, продал, выручил, купил 40 аршин, подержал и т. д. Взял деньги, пошел жене на юбку купить, дудки, — всех вырученных денег не хватает!.. Ну, разве не смешно?

Все долго смеялись; посмеявшись, начали жаловаться на дороговизну. Громче всех голосили спекулянты. С новым жаром рассказывали всем знакомые продовольственные сказки, и, захлебываясь не то от ужаса, не то от упоения, выпаливали диковинные цифры, расточаемые извозчикам, носильщикам и иным.

Кто-то произнес слово «товарищи», и разговор перешел на «политику». Собственно, и разговору что было — только бесконечные склонения этого всеобъемлющего слова «товарищи». Его все произносили с усмешкой, со злобой, но и с опаской, оглядываясь на гудящий коридор. «Товарищи» — это те, что там, за дверьми. Из-за них нет белого хлеба, извозчики дерут по красненькой, полки бегут и гибнет Россия. Каждый рассказал хоть один анекдот об их глупости, невежестве и наглости. Общую мысль выразил фокусник с золотыми золотниками, выпаливший сразу:

— Вешать!

Обрадовались, что выявлены тайные их мысли, покосились на дверь и замолкли. О чем говорить, — все сказано. Только рыжая барынька, занимавшаяся все время на верхней полке своим туалетом, хихикнула:

— Вот придут в Петроград немцы, живо расправятся с этими собачьими депутатами, как в Риге… И лучше…

Да, купе ненавидит и побаивается коридора. Выйдет кто-нибудь и морщится, вполголоса ругается, пробираясь меж кулей, ног и голов.

— Выйти нельзя — все «товарищи».

А в коридоре свое словечко «буржуи» или, по-особенному, «буржува».

— Ишь буржува, думаешь зачем? Рученьки вымыть понадобилось… спать не дадут… А еще говорят — наша теперь сила… и когда их прикончат всех…

Солдат, детина огромный, разлегся у дверей, ворчит:

— Пройти мимо меня брезгуют, вот как… А я за них, буржуев, восемнадцать месяцев в окопах сидел, газов наглотался… так дерет внутри, не живу — маюсь… По праву в первых классах должен ездить, а здесь валяюсь… Не пру к ним, так нет! Ей подол о меня запачкать страшно… Ух, проклятые!..

Другой солдат:

— Вчера, тоже умник один мне говорит: Ригу взяли [34] «Ригу взяли». — 21 августа 1917 г. немцы захватили Ригу. , а ты здесь сидишь… Что ж, говорю, в окошко, что ли, мне прыгать… сам тоже в уголке засел, куру ест…

— И врут, что Ригу взяли, — буржуи выдумали… (минуту помолчав), да мы ее все одно назад возьмем…

— Это ты того… где нам… нам бы кончать… сил нет…

— Что ж, вроде как большевиком будете?

Это «вольный» спросил — приказчик из Сум — с ядовитостью.

— А что они мне, ваши большевики?.. Мне какое дело… ты понимай, когда говорю… кончать, говорю, надо… мне хоть царь, хоть Керенский, хоть большевики твои — воевать крышка… потому не хотим, сил нет, говорю тебе… Иди ты, попробуй!..

— Да и немцы чем хуже наших?.. Одно слово — буржуи…

— Сегодня в Мценске сказывали, будто Керенский к ним перекинулся… приехали, мол, из Москвы держатели и большущие деньги ему предлагали… Так что продался им… так ли?.. Нет?..

— А кто их знает?., только кончать надо… сил нет…

Когда говорят «они», «им», «их», — злобно глядят в полупритворенные двери купе. Здесь никакое соглашение, никакая коалиция немыслимы…

У Белгорода какой-то солдат упал с площадки на полном ходу и разбился. Остановили поезд. Мимо окон пронесли окровавленный труп на носилках. Коридор негодовал:

— На побывку ехал… А погляди, соседний вагон, международный — как его там — барыньки растянувшись спят, а то и кавалера к себе возьмут, чтобы ехать не скучно… Для них есть места, нас только сгоняют…

А в купе дама нервно взвизгнула, заявив, что не может крови видеть. Лысый же кожевник осудил:

— Наверное, чудо-дезертир — от контроля соскочил.

На станциях вползают все новые пассажиры. Кажется, никогда в России столько не ездили — расходились, разбушевались воды. Бегут, кто откуда, кто куда, и ни у кого нет надежды, но лишь унылая злоба и страх.

Ближе к югу — теплее, на станциях буфеты уж не удручают предельным запустением. Появился настоящий белый хлеб. Дама, едущая из Питера с чахлой серолицей девочкой, купила каравай, суетясь, боясь «случай упущу». Девочка ела ломоть жадно, со вкусом, наслаждаясь, будто это пряник, откусывая от разных краев. Съев, старательно собрала с передника крохи и засунула в рот.

— Не дают хлеба, — угрюмо сказал недавно севший пассажир. — Я вот следить должен за отправкой отсюда в потребляющие. Обещали в сентябре 42 вагона, а отправили 11. Объезжаю уезд. Скрывают. Знаю, у кого есть. «У самих мало», «не продаем», «где же нам»… Или еще — «товары дайте», а у самих что припрятано… Ведь своих же боятся, ночью из города закупки привозят. В праздник баба в шелку… Эх!..

— Не говорите! — отозвался другой новичок. — Я вот парфюмер в Мелитополе — так духи, пудра, румяна, одеколон — все в деревню идет. Купит у меня лавочник пудру, разложит в коробочки маленькие, и сколько, вы думаете, берет за фунт — 80 рублей! Одеколон брокаровский — 25 рублей флакон! И платят — только давай… Да что, ко мне приходят: «Духов отпусти покрепче — заграничных, что ли»…