Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

Комитеты 3-й бригады пробовали бороться с этим развратом. Долго они добивались присылки из России комиссара Правительства, который смог бы положить конец преступлению одних и колебаниям других. Просили также о правильном осведомлении, чтобы солдаты знали, что действительно происходит в России. Я обращал тогда внимание военного агента гр.[афа] Игнатьева [37] Гр.[аф] Игнатьев — А.А.Игнатьев (1877–1954), военный дипломат, генерал, писатель. Близкий знакомый Эренбурга. на серьезность положения, по просьбе комитета 5-го полка я о том же телеграфно уведомил военного министра Керенского. Положение все ухудшалось — безответственность агитаторов удваивала их энергию. Тщетно пытались прояснить положение полковые комитеты (кроме 1-го), парижская группа эмигрантов «Оборона», отдельные лица. Все мы обращались к назначенному в июне комиссаром Правительства Раппу с просьбой пресечь преступную агитацию, но узнавали о незыблемости завоеваний революции и, в особенности, свободы слова. Пораженцы сорганизовались даже в «группу содействия солдатам». В середине июня все более обостряющееся положение заставило меня послать в «Биржевые ведомости» подробную телеграмму, в которой я указывал, что если немедленно не будут приняты решительные меры — неминуем мятеж (к сожалению, телеграмма эта была задержана французской цензурой). Приехав в начале июля в Петроград, я тотчас же сделал доклад о положении и о необходимости энергичных действий начальнику кабинета военного министра [38] Имеется в виду Б.В.Савинков. . О том же неоднократно докладывали делегаты бригад, до последнего времени находившиеся в Петрограде.

Дальнейшее известно по газетам. Злое дело, при попустительстве наивных или чрезмерно занятых людей, принесло плоды. Убитые, раненые, преданные суду… А подстрекатели, а истинные виновники? Одни в Петрограде выступают на митингах, другие отдыхают в парижских кафе. Нет, с этим не может мириться совесть! Нельзя ныне надеяться на «правосудие», но пусть вся Россия еще раз проклянет не бедных обманутых людей, а истинных виновников ее позора!

Еще один писатель выступил с прославлением большевизма. На сей раз не вздох о субсидии ницшеанца Ясинского [39] «…вздох о субсидии ницшеанца Ясинского…» — Вероятно, речь идет о беспощадности в позициях журналиста и вместе с тем его желании служить — «за субсидии» — новой власти; И.И.Ясинский (1850–1931). , не рассказы о зверстве офицеров (за приличное вознаграждение) Серафимовича [40] «…рассказы о зверствах офицеров… Серафимовича». — А.И.Серафимович (Попов, 1863–1949) — писатель, в годы гражданской войны работал в «Правде». Имеются в виду его корреспонденции для этой газеты. — раздался искренний, пламенный голос большого русского поэта Александра Блока. В статье, напечатанной в газете левых с.[оциал] революционеров] «Знамя труда» [41] * 19 января 1918 г. , А.Блок прославляет «рабоче-крестьянскую революцию» и обличает интеллигенцию, которая, по его словам, ныне идет против народа.

Усмехаясь при известии об «обращении» разных Ясинских, все мы, интеллигенты, в частности русские писатели, к которым обращается А.Блок, с глубокой скорбью читаем его исступленные и недостойные обвинения. Не только потому, что Блок — истинный поэт, но потому что большой и многострадальной любовью любит он Россию. Во всей его поэзии главное место принадлежит России. Она появляется еще давно, в туманном облике Прекрасной Дамы, она мелькает в снежных вьюгах, она дремлет в вековечном снегу, она — отроческая и женственная — бьется на Куликове, пьяная — мечется, темная — плачет, нищая — поет, страдает, любит, верует. И теперь А.Блок всецело исходит из любви к России, в отличие от многих иных, его мало интересует, насколько различные эксперименты над живой плотью родины выгодно отразятся на опыте и развитии германской с.-д. Но, любя Россию, Блок ее не видит, не хочет видеть. Ему мнится, что она ныне ветер, что она несется с силой бури к новому, к иному. Мчись! И нашу болящую родину, изнемогающую мать нашу, голодную духом и телом, днем творящую самосуды, вечером от стыда ревущую, вьющуюся от муки червем с единым стоном «доживу ль до завтра», — он представляет в роли мировой акробатки, с юным задором прыгающей в новый мир.

Блок зовет нас понять происходящее, прислушаться к музыке революции, к ритму ее. Мне кажется, что я сейчас, закрыв глаза, слушаю. Вот крики убиваемых, пьяный смех, треск револьверов, винтовок, пулеметов, плач целых губерний «подайте хлебушка, милостивец» — и бодрый гимн марсельцев [42] «…бодрый гимн марсельцев…» — революционная песня, ставшая гимном Французской республики («Марсельеза»). , запеваемый чисто по-русски на похоронный лад… Я слышу, как поют, стреляют, хоронят… Кто? Кого? «Товарищи красногвардейцы» — большевики Пресненского района РСДРП расстреливают «товарищей» меньшевиков Пресненского района РСДРП… Я слышу много голосов, но нет среди них радостного, кроме разве сентиментального чириканья германских радиотелеграмм, над всем слышу один крик — всех, всех, большевиков, меньшевиков, просто людей: «Доколе? Доколе?»

Блок говорит, что ныне старое сменяется новым, истинным, справедливым. Надо лишь понять… Разогнана «учредилка», но сколько предвыборных махинаций, как гнусен парламентаризм на Западе, и, наконец, Бог знает «кого выбирала темная Русь». А Советы? Или туда выборы происходят не подсчетом голосов, а сошествием Святого Духа? Или та же «солдатская, рабочая и батрацкая Русь» перестает быть темной, просветляется, выбирая в Советы? Конечно, много темного и отрицательного не только в парламентах, но в существе демократического государства, но все же лучше избирательная система французской палаты, чем прусского ландтага. А выборы в Советы тем отличаются от выборов в презренную «учредилку», что это выборы, как в прусский ландтаг, классовые, а не всеобщие. Старое заменяется не новым, справедливым, а лишь карикатурой на старое. Дальше Блок говорит: «Долой суды!» Разве это не понятный клич? Суд, правосудие чуждо духу русского народа. Но разве суды отменены? (Только разве для проворовавшихся комиссаров.) Конечно, мы теперь любим слова благородные, иностранные. Вот иностранцы для определения законов самодуров употребляют русское слово «Oukase», а мы: не закон — декрет, не суд — трибунал. Разве не злые карикатуры на суд разыгрываются в Митрофаньевском зале? [43] Митрофаньевский зал — в здании судебных установлений Кремля, где проходили заседания Революционного трибунала. Суд как суд, только судьи подобраны по партийной принадлежности, защитников арестовывают и прочее. Это ли, Блок, замена старого новым?