Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

И пролетарская «Ойра» сменила все же недостаточно пролетарскую поэзию обиженных «поэтов революции».

В одном рабочем клубе рабочие потребовали вынести из помещения репродукции картин Левитана, Сурикова, Репина и друг.[их] как «буржуазные и бессодержательные». Оставить согласились лишь портреты Ленина и Троцкого, да «Апофеоз войны» Верещагина, последнюю с разъяснительной подписью: «Вот что сделали с русским народом англичане и Керенский».

Это не анекдоты, и я вовсе не хочу издеваться над пролетарскими ценителями искусства. Я просто еще раз указываю, что они не понимают, а значит, и не любят искусства прошлого и настоящего — зовут его «феодальным», «аристократическим», «буржуазным» — как хотите. Теперь иные молодые художники и поэты, члены различных «пролеткультов», сотрудники «Известий», «Знамени труда», «Анархии» надеются, что зато пролетарии оценят их «революционное» творчество. Напрасные мечты! Разве можно понять Пикассо, не пережив ранних примитивов, готической скульптуры, Греко, Сезанна и многого другого? Разве можно понять Белого [84] Андрей Белый (Б.Н.Бугаев, 1889–1934) — писатель. Эренбург познакомился с ним в Москве в конце 1917 г. , не пережив отреченных книг [85] «Отреченные книги» (Апокрифы — от греческого — apokryphos). Здесь в прямом значении — «сокровенные». , Гоголя, Лескова, Достоевского, не зная Беме [86] Беме (Jakob Bohme, 1575–1624) — немецкий мистик, сочетавший мистику с натурфилософией. , Розенкрейцеров [87] Розенкрейцеры — члены религиозно-мистического общества (Германия, Россия, Нидерланды) в XVII–XVIII веках, близкого к масонам. , Соловьева [88] В.С.Соловьев (1853–1900) — русский религиозный философ, поэт, публицист. ? А ведь читатели «Известий» и посетители всех клубов еще не доросли и долго еще не дорастут до «передвижников» или Некрасова.

— Да, — отвечают апостолы пролетарского искусства, — но не разбираясь в утонченных памятниках прошлого, рабочие творят свое новое великое. Один из них, г. Фриче [89] В.М.Фриче (1879–1929) — литературовед, партийный критик. , утверждает, что дух народной песни не умер, что он живет в песнях рабочих, в стихах, слагаемых пролетарием за станком, а высшее его проявление… «Интернационал». Теперь мне часто приходится слышать пошлую мелодию и бездарные слова «Интернационала», раздаются часто и «чисто народные» песни, то воинственные:

то лирические:

Читал я и многие стихи трудолюбивого Леонтия Котомки [90] Леонтий Котомка (В.И.Зелинский, 1890–1965) — рабочий поэт. и других «пролетарских» поэтов. Стихи скучные, и бездарные, и безграмотные. Они написаны то под отвратительные частушки, то под Надсона, П.Я. [91] * Принадлежность инициалов не определена. ( Ред. ) и прочих гражданских поэтов. Те же «свобода» «народа».

Или более современные (к буржуазному писателю):

Иначе и быть не могло. Чем отличается духовное содержание пролетария от самого заядлого мещанина? Один ест рябчиков и курит сигары, а другой мечтает об этом и ненавидит счастливца мелкой ненавистью-завистью. В средние века каменщики созидали прекрасные соборы, уличные жонглеры слагали эпические поэмы, и у нас простые люди «из народа» — сам народ — творили и чудесные иконы, и «стих о голубиной книге» [92] «Стих о Голубиной книге» — одно из важнейших произведений духовной литературы, опирающееся на Священное писание и народные верования (языческие представления). , и песни, и церкви, и сказки. Но они были богаты верой, а наши пролетарии — нищие. Даже у самых лучших, восторженных из них вместо веры — уверенность, вместо любви — равенство, вместо чести — честность. У них нет не только внешнего налета культурности, у них нет ничего, что бы они могли противопоставить современной (во многом грешной) культуре. Это не «революционеры искусства», это — люди, мечтающие жить, как самый породистый «буржуй», повесить на стены кабинета парижских «ню» и слушать цыганские романсы.

А г.г. Луначарские и Фриче?.. Что скажу о них?.. Если пролетариат — «Его величество», то у него, как и у всякого «Величества», должны быть не только придворные солисты, но и свои льстецы. Они стоят над ухом «Величества» и шепчут:

— Его Величество не умеют читать по-буржуазному, но это только украшает Его Величество. Его Величество сказало: «ммм» — какое гениальное произведение!..

Они не смеют честно и прямо сказать рабочим, что им нужно много и долго учиться, чтоб приобщиться [к] прошлой и настоящей культуре, чтоб, постигнув ее до конца, стараться со всем мыслящим человечеством преодолеть ее и обрести новые пути. Они предпочитают, усадив их на мишурный и зыбкий трон, шептать свои льстивые глупости.

Бедное «Его Величество»!

Лицо или маска? Два романа, в которых средь философствований и обличений порой слышится голос пророка. Стихи — сквозь поэтические упражнения прорывается такой покаянный вопль, что читатель с книжкой наедине боится остаться. Какие уж тут стихи! Лицо или маска? И как говорить о Ропшине, когда все еще не успели отвести глаз от страшного игрока Савинкова?.. Может быть, лицо давно уже стало маской? А может, маску нельзя снять, ибо она срослась с живой плотью?..

Парижское кафе. Среди французских писателей и журналистов учтивый человек, в котелке, с лицом искусного дипломата. Какой прекрасный выговор! Какая тонкая речь! Недаром собеседники шепчут: «Charmeur! — очарователен!..» Но вот что-то слишком долго улыбается, будто из вежливости улыбнулся и забыл, что пора кончать… Но вот все чаще и чаще закрывает на минуту глаза, точно хочет передохнуть — не глядеть бы вовсе… Дипломат… а может, исступленный и унылый татарин? И французы переглядываются смущенно; наверное, когда учтивый monsieur уйдет, самый посвященный объяснит другим:

— Это тот самый, который…

Да, тот самый!.. Но и «посвященный» не знает, сколько в этом чарующем «конфрэре» [93] * Собрат, коллега ( франц. ). динамита великой ненависти. Как ненавидит он великолепный комфорт наших душ, «программные» чувства бескрылых вождей и равнодушную толпу, лениво толпящуюся вкруг шахматной доски игроков. Как-то в начале войны сказал он мне:

— Ну, немцы возьмут Париж… Ну, у нас будет революция, республика… Самое ужасное, что всегда, что бы ни случилось, будет человек сидеть у окошка и глядеть, как петух дерется с курицей. Это страшней всего…