Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

Сейчас не праздник, не воскресенье. Не надо ни флагов, ни музыки. Мы должны умыться, прибрать наш дом и работать, работать. Свят и прекрасен будничный труд, заря жизни, угрюмое утро первого дня понедельника.

Я знаю, что идеи сейчас не в моде и что лучшей агитации, чем сдобная булочка, не придумаешь. Со скептической улыбкой, как пристроившийся чиновник о студенческих годах, вспоминает Россия о своих давних разноликих снах: Русская правда, св. София, всемирная революция… Где уж… Вот хлеб по восьми рублей… И «буржуазная чернь» Крещатика торжествует. Открыты «Интимные» театры. В клубах «железка» [181] «железка» — азартная карточная игра. . В кондитерских пирожные с заварным кремом. У Ивана Ивановича снова дом доходный, у Аврама Исааковича снова «мальцевские» [182] «У А.И. снова мальцевские…» — Речь идет об акциях алмазозаводчиков Мальцовых. , у madame Софи — бриллиантовое колье. Снова жизнь! И они снисходительно благодарят освободителей, величественным жестом раскрывая бумажник и жертвуя в пользу Добровольческой армии стоимость одного ужина в «Континентале». Они не только считают жандарма крестоносцем, — они готовы крестоносцев принимать за жандармов. Полтора года тому назад, так же приветливо улыбаясь, они кидали цветы под копыта германской конницы. А заказывая стакан кофе русскому офицеру, милостью гетмана попавшему в лакеи «Франсуа», они мечтали о культурных сенегальцах. Россия, Франция, Германия, Украина, ах, не все ли равно. Скучная география. Главное — порядок!

Есть публицисты, которым на руку это торжество чрева. Они умеют использовать усталость и бездумье. Один из них, достаточно Киеву известный, торжественно освятил несложное credo обывателя: хочу кушать белый хлеб, ездить не на крыше, но с плацкартами, и спать, не ожидая любопытных посетителей. Все это было до февраля семнадцатого года, значит, надо восстановить былую Россию. Какое дело Ивану Ивановичу до разгрома отчизны, до Сухомлинова, до Распутина [183] «Какое дело И.И. до… Сухомлинова, до Распутина…»: В.А.Сухомлинов (1848–1926) — военный министр (до 1915), обвиненный в связях с немцами; Г.Е.Распутин (1872–1916) — фаворит царской семьи, убитый монархистами. и до темной униженной страны, уже беременной грядущим большевизмом? Он едет в Ялту! Да здравствует порядок!

Я осмелюсь отстать от моды и поплыть против течения. Я позволю себе напомнить Иванам Ивановичам, что добровольцы не городовые, единственной целью которых является возвращение награбленного имущества законным владельцам. Возрождение России — это не возобновление почтенной деятельности «Брачного листка», «Театра миниатюр» и погребка «Венеция». Добровольческая армия теперь большая и сложная величина, в ее рядах могут оказаться и движимые частными интересами, и поддавшиеся голосу мести. Но разве за банки и за поместья сражались осенью семнадцатого года в Москве и в Питере молоденькие юнкера, студенты и гимназисты? В степях Кубани и в горах Урала босые, раздетые, голодные, разве они умирали за бриллианты m-me Софи и за дома Ивана Ивановича? Нет, трижды нет, не корысть, но великая идея на знамени встающих легионов.

Не надо забывать, что кроме китайцев и реквизиций, кроме похищенных серебряных ложек и подвалов Садовой, у большевиков были идеи, пусть и ложные, но все же идеи. Даже банде разбойников нужно знамя. Идеи коммунизма были ненародными и нерусскими, Россия вкусила яда, изготовленного в чужих лабораториях, и не только за свои грехи ответила, за темноту, нищету и бесславие, но и за грех бездушного машинного Запада. И все же против большевистских идей нельзя выставить лозунг былой дореволюционной России, ибо большевизм и был ответом на идиллию прежнего строя. С чекистами и китайцами надо бороться штыками, с голодом — булками, но против знамени надо поднять знамя, с идеей бороться идеей.

Они говорят «интернационал», мы ответим «Россия». Это не сужение горизонта, не замыкание в интересы своей хаты. Мы знаем, что всечеловеческая правда познается по-особому каждой нацией, что можно перевести на все языки мира Данте или Пушкина, но нельзя написать «Бориса Годунова» на эсперанто. Через близкое — дальнее, и любя Россию — любим мир. Униженные и разоренные, мы продолжаем верить в свою русскую правду. Мы видим Западную Европу в тупике, внешне мощную, внутренне подточенную тяжким недугом, роковым материализмом, социальными противоречиями. Что даст Европе Россия, мы не знаем, но в ночи вспыхнет ее негаданный факел. Но только не тащите из сундуков изъеденных молью одежд, не рядите новорожденного в ветошь покойника. Любовь к России — это не презрение к Западу, и своя русская правда вовсе не опровергает республиканского строя. О высоком назначении России грезили не только Леонтьев и Тютчев, но Пестель и Герцен. История не круг, но спираль. Были — Россия-бабушка в византийском терему, Россия-мать в пышном платье, которую били по кроткому лицу немецкие сановники и титулованные проходимцы. Россию-дочь — новую, грядущую, неомраченную — мы дадим жаждущему миру.

Большевики говорят — насилие, мы отвечаем — свобода. Мы не верим в рай, куда нужно загонять людей пулеметами. Они насилием вводили свободу, мы свободно признаем цепи любви, ярмо жертвы, тяжкую ношу государственного строительства. Советский строй — аракчеевское поселение, все регламентировано и люди вечно в строю. Всякий, забежавший вперед или отставший, чья голова выше на вершок других, должен погибнуть. Знамя новой России — свобода, и все, пытающиеся запретить человеку верить или думать, говорить или петь по-своему, только способствуют торжеству большевистской идеи насилия.

Большевики признают лишь революцию, мы верим в смену весен и зим, в неустанный ход жизни. Благодетельны грозы, но молния не бросает зерен, и гром не жнет колосьев. Рука человека никогда не оставит молота, и лицо его всегда обращено вперед. Между Россией 1916 и 1919 годов — пропасть в триста лет. Большевики справа, как большевики слева, верят в прыжки. Но Россия больше не хочет акробатических упражнений. Она знает, что стоять — значит умереть, что «прежде» — это смерть. Ее истоки — болото, ее устье — ясное и величественное море.

Вместо большевистского лозунга, гражданской войны — согласие и мир. Вместо арифметической справедливости — жажда правды и любовь. Но мы узнаем о помещиках, сводящих старые счеты с крестьянами, мы слышим о приключениях политических авантюристов, о счете, который будет предъявлен всему еврейскому народу. Черному противопоставляется белое, тьме — свет. Классовому угнетению нельзя противопоставлять угнетение другого класса. Мир меж народами России и общая работа над преодолением нечеловеческих тягот духовного и материального строения — вот за что мы боремся.