Литературная Газета - Литературная Газета, 6631 (№ 07/2018)

Рукац ещё немного продвинулся вперёд, теперь его тело почти наполовину выглядывало из-за катка. Не была бы птичка так увлечена, давно бы заметила кота, тем более что головой она стояла в его сторону. Но бедный маленький живой и тёплый комочек ничего не замечал и не чувствовал надвигающуюся на него беду… Кот, пригибаясь, совсем вышел из-за катка, и я собрался крикнуть, чтобы спасти птичку. И тут…

Я только успел заметить, как ястреб камнем падал на птичку, но ещё до моего крика, в мгновение ока, кот стрелой кинулся на ястреба, уже державшего воробья в когтях, и они все трое упали с крыши сарая во двор… Ястреб, падая, отпустил воробья, сам чуть было не ударился о землю, но в последний момент взмыл вверх и стремительно улетел. Кажется, ему ощутимо досталось от когтей Рукаца: в воздухе закружились перья. А воробей, освободившись из когтей ястреба, упал на землю и запорхал, кружась, трепеща одним крылом и волоча другое, стараясь взлететь. Увидев кота, неожиданно оказавшегося рядом, птичка и вовсе забилась. Как не понять её!

Я заорал показавшимся незнакомым самому себе горловым голосом: «Бры-ы-ысь, проклятый! Исчезни отсюда!» Не надеясь, что мой окрик остановит четвероногого охотника, я ветром слетел вниз по лестнице. Как мне не хотелось, чтобы этого воробья, птицу моего села, только что спасшегося от одной беды, теперь съел кот! Но во дворе я остолбенел от представившейся мне картины: воробей по-прежнему отчаянно бился, порхая и кружась на месте, а Рукац, который должен был бы немедля схватить его, утащить куда-нибудь и слопать, сидел напротив, достигая белым хвостом наполовину белых передних лап, и смотрел на птичку.

Когда я подошёл, Рукац медленно повернул голову, и мне почудилось, что в его жёлтых глазах промелькнуло чувство жалости и огорчения, даже показалось, что он от меня требует чего-то, оказать помощь, что ли… Рукац, не отводя глаз, подошёл ко мне, потёрся о мои ноги, дважды обошёл вокруг меня, потом отошёл и опять сел около воробья, который бился о землю. Наблюдая за котом, я был поражён его поведением… Да, мы гордимся, ударяя себе в грудь, утверждая, что человек – это царь природы. Но какой из меня царь, если до сих пор не знал даже своего кота, который по вечерам любит лежать, приластившись ко мне? Плохой же из меня властелин…

Рукац быстро и нервно зашевелил усами, наверное, ему не понравилось моё бездействие. Я подошёл и тоже присел перед бьющейся о землю птичкой, погладил Рукаца по голове (увидев движение моей руки, он сам подставил голову) и потянулся, чтобы взять птичку, но едва мои пальцы коснулись её, она затрепыхалась и, волоча крыло, заковыляла в крапиву, растущую у стены сарая. Тоже мне, нашла способ защитить себя…

Чтобы ещё больше не напугать воробья, я сперва смял ногой крапиву вокруг него, потом протянул руку со спины, чтобы он не видел, и поймал его. Воробей попробовал вырваться, но куда уж там, тут же успокоился; а может быть (откуда знать мне, хотя и царю природы), он осознал, что моя рука несёт ему спасение от всех бед и несчастий… О, как билось под моими пальцами сердце птички! Как оно билось! Как дорога своя жизнь даже этому бедному серому комочку! Да и чему тут удивляться? Каждому дорога своя жизнь. И не надо стыдиться любви к жизни…

Как только я поднял воробья, Рукац опять потёрся о мои ноги, а когда я направился к дому, он, путаясь в ногах, мешал мне идти, и каждое его движение говорило о том, что он доволен мною.

В кухне я осмотрел воробья: под крылом выступила кровь, остались и следы от ястребиных когтей. Других повреждений я не нашёл, кости, видимо, были целы. Но на всякий случай я белой бязью забинтовал воробья, а чтобы он не делал лишних движений, повязал и другое крыло. Так раны быстрее заживут, мне почему-то хотелось, чтобы он поправился ко дню моего рождения… Рукац, мирно сидя передо мной, внимательно следил за каждым моим движением, и мне казалось, что в его глазах светится несказанная радость.

Подумав, что осторожность не мешает, я закрыл запелёнатого воробья в ящик стола и спустился в нижнюю хозяйственную комнату, где, к своему счастью, нашёл небольшую картонную коробку с маленькими отверстиями по бокам, в которой мать недавно привезла десять цыплят из Дербента. Постелив дно газетой, я поставил в угол коробки блюдце с водой, принёс и посыпал немного куриного корма – кто знает, когда бедняга клевал в последний раз – и пустил воробья в коробку. Когда, закончив со всем этим, я, наконец, сел на табуретку, Рукац прыгнул мне на колени, спокойно лёг, положив голову на вытянутые лапы, и тоже стал наблюдать за воробьём в коробке.

Так как воробей долго заставлял нас ждать, я скалкой подвинул блюдце с водой под самый его клюв. Он наклонил к блюдцу голову, как будто немного подумал, окунул в него клюв, потом запрокинул голову и проглотил воду, чем очень обрадовал меня и Рукаца. Чтобы птичка могла, не смущаясь нашего присутствия, спокойно поклевать зерна, мы с ним вышли на террасу…

Воробей внёс оживление в нашу семью. А после моего рассказа о его злоключениях все прониклись к нему сочувствием и любовью. Семья наша, надо сказать, немаленькая: дедушка с бабушкой, отец и мать, я, четыре моих брата и три сестры, словом, обычная табасаранская семья. И каждый из нас не напоказ, а искренно проявлял доброе расположение к птичке.

На второй день воробей, уже полноправный член нашей семьи, впервые чирикнул, на что средняя сестра, звонко засмеявшись, воскликнула:

– Наш Веч-Веч научился говорить!

О, какое поднялось дома веселье, даже Рукац замяукал! А воробей, словно польщённый тем, что развеселил всех, вовсю расчирикался. Все смеялись и галдели, только самая средняя сестра никак не могла понять причину охватившего всех веселья и удивлённо поворачивалась то к одному, то к другому, а когда старшая сестра объяснила ей, в чём дело, она так покатилась со смеху, аж до слёз.

Отношения между Рукацом и Веч-Вечом (неожиданно вырвавшаяся у сестры кличка так и закрепилась за ним) всех нас удивляли и очаровывали. Теперь Рукац целыми днями не выходил из дома. А ведь гуляка был ещё тот: бывало, зовёшь его, ищешь, а нет ни дома, ни во дворе. Теперь же сидит, положив белый хвост на передние лапы, и зорко следит за каждым движением Веч-Веча. Но как бы нас ни очаровывала такая картина, мы не забывали и о природных инстинктах Рукаца и его предков: когда дома никого не оставалось, хотя бы на короткое время, и на ночь, я (так как больше всего заботился о Веч-Вече) никогда не забывал накрыть коробку сверху. Не могу сказать, нравились ли наши предосторожности самому Рукацу…

По истечении недели у Веч-Веча прошло прежнее нервное беспокойство, и я освободил ему здоровое крыло. Он в своё удовольствие клевал корм, пил воду, попрыгивая, ходил из угла в угол коробки, взмахивал крылом, наверное, чтобы не забыть навыков полёта.