Газета «Завтра» - Газета Завтра 1262 (05 2018)

Дело, однако, не просто в том, что вера рационализируется и психологизируется, но в том, что фигура Бога подменяется принципиально чем-то иным, необратимо трансформируя не только церковное, но вместе с тем и социальное пространство. Как однажды тонко подметил П. Тиллих, Америка, решая проблему отношений между Богом и миром, изобретает «средние аксиомы», которые являются посредниками между абсолютными принципами христианства и конкретной жизнью мира, как-то: демократия, достоинство человека, равенство перед законом [3] . Проблема заключается в том, что эти аксиомы фактически стирают необходимость в непосредственности Бога. И это стало характерно не только для американского, но и для европейского менталитета, который избрал для себя в конечном итоге горизонтальное измерение. Для Европы знаковым стало подписание в 2004 году главами европейских государств Конституции ЕС, исключившей христианство из списка источников своей культуры. Характерно, что, по замечанию западных аналитиков, только русский президент, поздравляя в 2013 году папу Римского Франциска с избранием, говорил о христианских ценностях, тогда как все остальные нейтрально говорили о мире, доброте и демократии [4] . Лозунг «JesuisCharlie» сегодня несоизмеримо ближе к пониманию собственной идентичности Европы, нежели христианство. Место Бога теперь занял принцип толерантности. И в этом пункте сходятся светская и церковная мысль, подтверждением чему служит диалог Юргена Хабермаса и Йозефа Ратцингера.

В этом диалоге Ю. Хабермас выступает за «постсекулярное общество», то есть общество, которое подразумевает взаимодействие и «взаимообучение» секулярной и религиозной сфер. Фактически же речь идет о реабилитации верующих в современном мире путем признания их равноправия в демократическом диалоге со светскими позициями и благодаря «переводу» основных религиозных понятий на общедоступный язык. Удачным «переводом» такого рода Хабермас считает идею «человеческого достоинства», которая в христианстве присутствует как идея богоподобия. А Йозеф Ратцингер вторит ему: «я во многом, - говорит он, - согласен с тем, что было сказано Юргеном Хабермасом о постсекулярном обществе, о готовности учиться и взаимном самоограничении» [5] . Взаимное ограничение касается двух сфер – разума и веры, светского мира и церковного. Наряду с христианством Ратцингер объявляет рациональную секулярную культуру великой культурой Запада и выступает за их «коррелятивность» в современном мире. Церковная точка зрения необходима для предотвращения патологии разума – расширения арсенала ядерного оружия, применения клонирования и т.п. А разум необходим религии во избежание патологий веры – фанатизма, приближенного к терроризму. Другими словами, и Хабермас, и Ратцингер придерживаются толерантности как основного принципа для человечества, подчеркивая, что не только единственность истины невозможна, но и всякая частная истина нуждается в другой частной истине.

Архиепископ Бруно Форте, приближенный Папе Римскому Франциску (специальный секретарь Синода епископов), концептуализируя понятие Бога как Иного, Другого, приходит к мысли о том, что в свете этого необходимо признавать всякую инаковость. Земная инаковость есть символ трансцендентной инаковости, и «принятие одного означает принятие Другого». Начиная говорить о культурных, национальных и религиозных различиях, он переходит к приветствию «любой инаковости», призывая «открыться навстречу ценностям любой инаковости, с которой мы сталкиваемся и как отдельные индивиды, и как сообщества – понимая ее не как соперника, но как обещание и дар». Вторя Иоанну Павлу II [6] , он призывает «уважать другого человека во всем его отличии» [7] . Сейчас Бруно Форте занимается вопросами либерализации отношения Церкви к гомосексуализму, проповедуя, как это иногда называют, «экуменическое отношение к стилю жизни». То есть признавая и вне официального подхода католической Церкви зерна истины и позитивные моменты. В случае с гомосексуализмом, например, тот факт, что нетрадиционные партнеры все же любят друг друга, а значит не все в их связи является грехом [8] . Но признание любой инаковости и осторожные подступы к ней есть не что иное как принцип толерантности.

Стоит только отметить, что «толерантность» вместе с тем и прежде всего есть физиологическое понятие, означающее неспособность организма противостоять антигенам. Не проливает ли свет такое понимание термина на подлинную суть проблемы человека сегодня? Принцип свободы слова сейчас, кажется, исходит из того крайнего утверждения, что, «нет ничего настолько святого, чего нельзя было бы оскорблять» [9] ,как однажды выразился скандально известный представитель современного искусства Ларс Вилкс. Это высказывание отнюдь не является эксцентрикой. Оно отражает логику дискурса толерантности и реальность, выстраивающуюся согласно этой логике. Появившиеся в сентябре 2015 года карикатуры на утонувшего ребенка беженцев из Сирии и организованная в мае 2016 года выставка«Музей мучеников», посвященная террористам, подтверждает неизбежную ее жизненность. Восклицания о том, что «это уже слишком», не выдерживают никакой критики. «Слишком» может быть только по отношению к чему-то, по отношению к фундаментальному табу. Вне табу у позволенного нет степеней. Но не обернется ли эта позиция против «святости» самой свободы слова?

Принцип толерантности заставляет Запад пересмотреть свое отношение к христианским символам, в результате чего они либо нейтрализуются, либо подпадают под прямой запрет.

Христианские символы: Keep Christ in Christmas

Нейтрализация символов – это попытка найти для них знаковый светский эквивалент, позволяющий абстрагироваться от их конкретного христианского содержания. Например, накануне 2013 на центральной площади Брюсселя установили не традиционную двадцатиметровую сосну из Арденнских гор, а так называемое «электронное зимнее дерево» - громоздкую инсталляцию, многим напомнившую сборку из огромных аптечных крестов, отчего ее прозвали «Аптека». В городе, однако, разгорелся скандал, и в 2014 году эксперимент повторять не стали. Из-за доводов толерантности в Европе все чаще возникает инициатива заменить наименования христианских праздников нейтральными светскими, например, назвать рождественскую неделю неделей скидок и распродаж или зимним праздником, праздник Всех Святых - осенними каникулами, а пасхальные праздники – просто каникулами.

В США и Европе, например, в Великобритании, стала популярна аббревиатура «X-MAS», которая заменяет рождественское «Christmas». Эту аббревиатуру можно встретить на рекламных баннерах или поздравительных открытках. Все понимают, что аббревиатура отсылает к ежегодному празднику, однако подспудно все перестают понимать, чему посвящен этот праздник. Причинитель празднества, Христос, устраняется из события абстрактным «Х». Не «Христова месса», но «некая месса» становится содержанием праздника. Приверженцы использования аббревиатуры, желая избавить народ от невежества и напрасного негодования, объясняют, что «Х» – вовсе не математический «х», «thismisunderstanding», это непонимание сразу же развеется при обращении к истории. «Х» есть не что иное, как символ Христа, используемый с древнейших времен [10] . Но о чем нам говорит «Х»?