Робин Робертсон - Со стыда провалиться [Невыдуманные писательские истории]

— Вы тоже приятельница Z? Поэтому сегодня читаете вместе с ней? И вообще, как ваши дела?

На что я, идиотка, контуженная своим отчаянием, ответила чистую правду:

— Честно говоря, денек не задался. С утра я получила десять отказов на публикацию моего романа.

На его лице отразился такой ужас, будто я объявила, что больна проказой, лихорадкой Эбола или атипичной пневмонией. Безуспешно пытаясь сохранить светскую улыбку, он морщился, страдальчески дергался и гримасничал.

Я осознала глубину своей ошибки. Мало того, что поражение недопустимо в обществе, оно еще и заразно. Люди не только не хотят быть неудачниками, но и не желают с ними знаться.

Однако этот честолюбивый молодой литератор знал, что делать, дабы обезопасить себя и окружающих от угрозы, которую я собой представляла. Не переставая дергаться, корчить гримасы и одновременно улыбаться, он сказал:

— Ох. — Иной реакции мое признание у него не вызвало. А потом: — Вы знакомы с А?

Он схватил за локоть стоявшую рядом с ним женщину, точнее, девушку, и рывком развернул ее лицом ко мне. По ее плечам рассыпалась густая масса каштановых волос, а ей самой было едва ли больше двадцати.

— Вообразите, на этой неделе она продала сборник своих рассказов за сто пятьдесят тысяч долларов, а ведь она его даже еще не закончила! Невероятно, правда?

— Потрясающе. Мои поздравления.

Я даже улыбалась. Я вела себя любезно. Когда настала моя очередь, я встала и прочла отрывок из своего рассказа. После этого молча выскользнула из бара и уехала на такси. Я выдержала.

Много лет и публикаций спустя меня снова пригласили в тот же богемный бар, в этот раз на художественные чтения вместе с немолодой авторшей из Нью-Йорка — такой модной и популярной, какой только может быть писательница в возрасте за пятьдесят. Я немного ее знала и радовалась предстоящему выступлению, надеясь, что старые призраки наконец упокоятся в могиле, а я воочию увижу свой прогресс.

Мой муж поехал со мной, и в беседе перед чтениями эта мадам беспечно щебетала, то и дело называя его чужим именем; еще тогда мне, следовало увидеть в этом дурной знак. Писательница попросила пропустить ее вперед, и, конечно, я согласилась. Когда же в перерыве она подошла ко мне, волоча на буксире своего супруга — у обоих на лице читалось беспокойство, — я слегка удивилась.

— Как вы думаете, сколько займет ваше выступление? — спросила она.

Нам обеим отвели на чтения по пятнадцать минут.

— Столько же, сколько и ваше, — ответила я, — около четверти часа.

Она заморгала и скуксилась, хоть и не так выразительно, как мой юный коллега много лет назад.

— Господи, мне, право, так неловко, но вы ведь не будете против, если мы сейчас уйдем? Дело в том, что нам нужно домой…

Муж перебил ее, разведя ладони, словно тарелки, в жалобно-беспомощном жесте:

— Сегодня показывают «Клан Сопрано», — сказал он, пожав плечами.

По крайней мере у его жены хватило приличия покраснеть как рак, несмотря на модный кожаный жакет, столичные манеры и весь имидж «стильной штучки». Но послушать меня она не осталась.

В следующий раз, когда меня пригласят выступить в Гринвич-Виллидж, я хорошенько подумаю, стоит ли туда ехать.

Все это началось одной дождливой ночью в Рочдейле, поздней осенью 1993 года, в обшарпанной студии звукозаписи «Салон шестнадцать». Я пришел поговорить с Марком И. Смитом — бывшим коммунистом, бывшим докером и основателем одной из самых авангардных музыкальных групп современности — «Фолл». В компании звукоинженера Марк занимался сведением нового альбома под названием «Бунт среднего класса» и выглядел так, будто на ногах уже несколько суток. По правде говоря, когда я пришел в первый раз, он лежал в забытьи, вытянувшись на развалюхе софе, какую можно увидеть теплым летним вечером перед стоянкой микротакси. Проснувшись, он немедленно обрел форму и некую связность действий (точно также разрозненные элементы на кубистическом портрете внезапно сливаются в метафорическое целое), и из-за этого даже как-то не верилось, что он вообще спал.

Классовый боец, денди и блестящий интеллектуал, Смит — один из прирожденных аристократов. Он родился и вырос в Сэлфорде, а теперь живет в Прествиче, к северу от Манчестера. Его выступления с группой «Фолл» — рычащий вокал, пульсирующие толчки замысловатых текстов, которые он выплевывает, искривив рот, на фоне жестких, рвущих душу повторяющихся гитарных рифов, — буквально завораживают, как пляска шамана. В этом отношении он бойсианец [81] Йозеф Бойс (1921–1986) — немецкий художник, один из лидеров постмодернизма второй половины XX века. Работал в манере флюксуса. . Он также известен своей грубостью.

Пример: одна музыкальная газета как-то решила, что получится весьма интересная статья, если посадить разных рок-знаменитостей на поезд и отправить в путешествие вместе с журналистом, который будет записывать их высказывания и остроты. Смит явился с двумя пластиковыми пакетами, набитыми банками с пивом, и всю поездку сидел в углу. Через несколько часов одному из рок-музыкантов вздумалось продемонстрировать окружающим свою способность определять черты характера по лицам. Во время эксперимента Смит не проронил ни звука. Будь психолог-любитель немного поопытнее, он бы заметил, что глаза Смита чуть-чуть сузились — неизменно дурной знак. Поначалу, однако, все шло хорошо.

— Я тоже так умею, — изрек Смит довольно дружелюбным тоном.

— Отлично, Марк, — воодушевился «психолог», — что ты можешь сказать обо мне?

— Ты — полный пидор.

Истории, подобные этой, уже превратились в легенды. Причем до такой степени, что из Марка И. Смита начали делать чуть ли не Альфа Гарнетта [82] Альф Гарнетт — персонаж британского телесериала, человек из низов, который ведет себя грубо, иногда позволяет расистские выпады. Сравнение обычно употребляется представителями высших слоев с неприязнью по отношению к «пролетариату». от панк-рока, забывая о блестящих творческих способностях и невероятно притягательной личности человека, которого, с одной стороны, упрашивал играть в «Нирване» сам Курт Кобейн, а с другой — приглашали выступить в Оксфордском университете перед Обществом Джеймса Джойса. Творчество Смита — язвительная насмешка над различием между «высоким» и «низким» искусством, между популизмом и постмодернизмом. В общем, запутавшись в вопросах культурной принадлежности, я пригласил его в итальянский ресторан в Рочдейле (где Смит отобедал кроликом) и предложил поучаствовать в публичном интервью, которое я у него возьму в лондонском Институте современного искусства.