Л Гагут - Исповедь сталинского поколения [Отклики на судебный процесс И.Т. Шеховцова, фильм «Очищение» и книгу «Дело Сталина-„преступника“ и его защитника»]

Напрасно вы мне и Андреевой приписываете намерения насчет „хрустальной ночи“. Это ваше воспаленное воображение подсказывает вам такие „ночи“. Повторяю, вы очень рисковали, когда направляли в „Советскую культуру“ свое письмо. Опубликуй газета его — и вам не минуть уголовной ответственности за такие измышления. Вам бы пришлось объяснять суду не только идею „хрустальной ночи“, но еще и представлять доказательства того, что планируемая нами акция по количеству жертв должна превзойти акцию эсэсовцев Гитлера против штурмовиков Рема в ту самую „хрустальную ночь“. Доказать же это практически невозможно, поскольку нет точки отсчета — до сих пор не установлено количество погибших в упомянутую ночь (Д. М. Проэктор. Фашизм: путь агрессии и гибели, 1989 г., 2-е изд., с. 94).

Мне в этой акции вы отводите роль вешателя Адамовича — человека, который в суде пожал мне руку. Поистине безгранична ваша фантазия, болезненная фантазия человека, у которого злоба и ненависть к Сталину и его защитнику трансформировались в отличающиеся согласованностью и стройностью взглядов бредовые идеи.

Вы призываете меня, „распоясавшегося наглеца“, унять с помощью палки, поскольку, как вы отметили, слов я не понимаю. В совокупности с „дать по зубам“ призыв к „палке“ мог бы и в самом деле напугать человека, который не прошел прямую наводку (стрельба в упор по фашистским танкам) и через угрозы уголовников на протяжении тридцати лет.

Вам бы заглянуть в Уголовный кодекс, прежде чем рекомендовать привлечь меня к ответственности за сутяжничество. Нет такой статьи в кодексе, значит, и предъявить мне обвинений нельзя. А по сути, сутяжничество в моих действиях как таковое отсутствует. Сутяжничество — это длительное ведение спорного или необоснованного дела (или нескольких дел) в корыстных целях. Как вам должно быть понятно, никакой корыстной цели я, защищая свою и Сталина честь и достоинство, не преследовал. Ни один из предъявленных мной семнадцати исков в защиту чести и достоинства Сталина не рассматривался, следовательно, „сутяжничество“ сюда не подходит. Поскольку же эти иски не рассматривались, никто не понес материальных и иных потерь. Следовательно, ваш призыв о взыскании с меня судебных издержек повисает в воздухе.

Прошлым моим призываете поинтересоваться? Уже интересовались — и не раз. И ничего порочащего не нашли. Принимать же участия в репрессиях против „врагов народа“ я не мог по малолетству.

Вы называете преступниками и тех, кто держал „в тайне от советского народа“ доклад Хрущева на XX съезде партии, известный всему миру. Знаете, почему этот доклад нам не показывали? Да потому, что там такая чушь, что советские люди ему не поверили бы. Ну, скажите, например, кто поверил бы заявлению Хрущева о том, что Сталин планировал военные операции по глобусу? В течение всех перестроечных лет средства массовой информации готовили наших людей к восприятию этого доклада как соответствующего действительности. Для этого изо дня в день нагнеталась антисталинская истерия, выплескивались ушаты грязи, отрабатывались приемы изощренной клеветы. И когда решили, что „плод созрел“, опубликовали доклад Хрущева в органе ЦК — журнале „Известия ЦК КПСС“. Вы считаете тех, кто не хотел публиковать доклад Хрущева, „сталинскими прихвостнями“? Вам остается только пофамильно назвать этих самых „прихвостней“. А это члены Политбюро и ЦК, решавшие вопрос о времени опубликования указанного доклада.

Вас возмущает, что я требую документальных доказательств вины „сталинских сатрапов“. А как же иначе, как можно без документов доказать их виновность? Настаиваете на предании суду Сталина? Напишите об этом Генеральному прокурору СССР. Я ему уже не раз писал об этом и даже предлагал свою кандидатуру в качестве защитника Сталина на суде, если он все-таки состоится. Не решается Генеральный прокурор возбудить уголовное дело и даже не отвечает на мои письма. Как вы думаете — почему?

В заключение еще раз хочу вас, врача-психиатра, призвать к соблюдению главного принципа работы любого медика — „не навреди“, к осмотрительности при постановке диагноза тем, кто почему-то вызвал у вас раздражение и неприязнь».

Письмо гр-ну Давидовичу не отправлялось из-за опасения (думаю, обоснованного) неадекватной реакции с его стороны.

Анонимное. Поступило на ЦТ. «Родители Шеховцова были репрессированы, а он подает иск о привлечении к ответственности за оскорбление Сталина. Откуда он взялся такой? В то время сильно проводилась обработка детей. Шеховцов считает себя настоящим патриотом Родины, верным пионером, комсомольцем, честным борцом за Советскую власть против врагов народа. Они, эти глупые дети, шли на удочку агитаторов. Им для верности давали значки, конфеты, галстук и другие подношения, перед которыми они отдавали клятву бороться за Советскую власть до смерти. Этот Шеховцов является самым наглядным, уродливым типом, явлением того времени. Он специально окончил юрфак, чтобы никто не свернул его с пути. Это пропащий человек, у него нет ничего святого. Он верен своей клятве и своими разглагольствованиями сбивает других с истинного пути, защищая Сталина. А что миллионы невиновных людей осуждены и расстреляны, — им наплевать. Они дали клятву вести борьбу с врагами народа и ведут ее как истинные революционеры при царизме».

Комментарий. Вот тебе раз. Разоблачал, проклинал — и вдруг такой комплимент! Анонимщик не рискнул назвать себя. А мне хотелось бы посмотреть ему в глаза и поговорить насчет пионерского галстука и верности Советской власти.

Я и не знал, что вы были врагом народа.

Ответ на письмо гр-на Игнатенко Г. Т. 22.02.90 г.

Может, и не отвечал бы вам, если бы не узнал, что вы начали делать бизнес на своих «воспоминаниях». Орган Одесского обкома комсомола газета «Комсомольская искра» 5 и 8 августа 1989 года опубликовала ваше «Открытое письмо Ивану Тимофеевичу, его жене Лиле и сыну Саше» — две полных газетных страницы. Впервые встретил открытое письмо, адресованное сразу всем членам семьи. Тем самым вы подчеркнули и объявили читателям, что были другом нашей семьи, и сделали заявку на искренность и доверительный тон, выраженный, в частности, в обращении на «ты». Помнится, в те годы, когда, как вы считаете, мы дружили, обоюдно употреблялось другое местоимение.

Письмо вы закончили так: «Итак, о чем же твой иск? О чем болит твоя душа? Никак не пойму тебя, Иван. Может, ответишь мне и объяснишь? Хотелось бы услышать твой ответ». Повторяю, я не думал отвечать. Но когда узнал, что это же письмо вы направили и в газету «Труд» после того, как его уже опубликовала «Комсомольская искра», и занялись бизнесом на «воспоминаниях», — решил вам ответить.