Илья Кормильцев - Non-fiction

Нужно ответить на вопрос, во имя чего в космическом плане такой процесс осуществляется? Нужно ответить на вызов. К примеру, если предположить, что дьявол может использовать технологии и прогресс против человека, то почему бог не может обратить их во благо? Традиция отрицает диалектику, присущую любому знанию, любой технологической инновации. В этом ошибка. Нельзя обратить время вспять и вернуть прошлое, воюя за традиционную цивилизацию и пользуясь при этом спутниковыми телефонами, как это делают талибы.

Корр:Давайте поговорим о вашем издательстве. Вокруг «Ультра. Культуры» сложилась определенная мифология, образ, гласящий: «Ультра. Культура» — издательство запрещенное, радикальное, опасное. Образ порождает спектакль, спектакль порождает симулякр. Не становится ли издательство заложником своего образа? Не становится ли образ — летающей фикцией? Происходит ли внутренняя борьба за преодоление симулякра?

ИК:Да, потому что образ ограничивает, и это при том, что любое успешное дело требует соблюдение имиджа. Как мне кажется, нас это не сильно связывает. Мы сталкиваемся с этой проблемой лишь в контексте журналистов и их восприятия, а не в среде издательства, его авторов и продавцов. Внутри издательства иные страхи. Мы начали бояться, что становимся слишком официозными…

Корр:Расскажите о внутренних форматах издательства.

ИК:Внутренние форматы во многом определяются нашими финансовыми возможностями. Расширение этих форматов, зачастую, останавливает отсутствие сил или денег. Поэтому пока мы ограничиваемся профильной для нашего издательства литературой, да и занятую нишу нужно беречь. Что интересно, чем дальше от Москвы, тем больше «Ультра. Культура» воспринимается так, как она себя задумывала. В Москве же хорошим тоном считается не замечать нас. Впрочем, сейчас уже есть государственная тенденция дружить со всей оппозицией, кроме исламистов.

Корр:Это еще раз доказывает, что тоталитаризм, демократия или анархия являются частью одного целого, единой идеологии, единой системы, которая по своей сути тоталитарна. Пляска симулякров получается.

ИК:Но это же интересно! В Обществе спектакля всегда интересно находить моменты, еще не освоенные спектаклем. Это стимулирует творчество и культурную жизнь. В классическом модернистском обществе, где ретроградам противостояли прогрессивные, становилось скучно жить. Большинство идеологически заряженных писателей 19 века попросту скучно читать, потому, что каждый из них считает свою истину истинной и уныло ее талдычит.

Сейчас ситуация изменилась — ни один твой протест не является абсолютным. Он всегда может быть подвергнут присвоению.

Корр:То есть пропагандируется антистабильность форм, постоянное изменение…

ИК:Конечно.

ИК:Всеми перечисленными вами признаками Белого Пьеро в полной мере обладает автор музыки Вячеслав Бутусов. Клоуны — самые грустные люди на Земле. И наоборот. Нет прямой параллели между творчеством и творцом.

ЮР:Вы поэт, переводчик, модный издатель. А по профессии?

ИК:Химик. Точнее, биохимик.

ЮР:А переводчик с английского вы тогда с какого боку?

ИК:Так сложилось. Вообще-то, я окончил английскую школу.

ЮР:Чтобы было понятно читателям: не в Англии, а в Свердловске. И что же, она была так хороша, что давала язык на профессиональном уровне?

ИК:Тогда я об этом, конечно же, не думал. Но мы росли, читая английские книжки, слушая рок-н-ролл. Наша школа на 80 % была полностью укомплектована преподавателями английского языка — «шанхайцами». Один из них был выпускником Кембриджа, еще несколько окончили другие английские колледжи.

ЮР:Вы имеете в виду волну послевоенной реэмиграции из Шанхая?

ИК:Свердловск был одним из десяти городов, где дозволялось селиться «шанхайцам», притом самым близким к центру. Эти люди оказали огромное влияние на культурное развитие — не Свердловска, а вот именно Екатеринбурга. Они преподавали и в УрГУ, и в УПИ, и в архитектурном, и много где еще. Кстати, заведующий кафедрой иностранных языков УрГУ был в свое время одним из организаторов Новозеландской компартии. Думаю, многим значительным Екатеринбург обязан «шанхайцам». Хотя и не им одним. Город был интернациональным, ссылочным. Москва выкидывала туда, как на помойку, все, что считала непригодным для себя.

ЮР:А Свердловск жил по принципу: доброму вору все в пору?

ИК:Да мы и не могли выбирать.

ЮР:А почему все-таки химия?

ИК:Это самая волшебная из всех наук. В ней происходит реальная трансмутация веществ и субстанций. Фактически химия и поэзия неразрывны. Они связаны между собой тайными отношениями — через алхимию. С помощью химии можно убить человека, взорвать здание. И мы этим занимались.

ЮР:Человеков убивали?!

ИК:Нет, конечно, но активно занимались взрывным делом.

ЮР:Так все мальчишки занимаются!

ИК:Мы занимались в серьезных масштабах. Когда я прочитал описание взрывов в лондонском метро, то понял: это те бомбы, которые мы делали в середине 1970-х.

ЮР:Недоиграли в детстве, потому и стали заниматься химией?

ИК:Это оказалось проще всего: я к тому времени был победителем Всесоюзной олимпиады по химии, и не нужно было сдавать экзамены. Я поступил в Ленинградский университет — уж очень любил Питер, часто туда ездил. Проучившись два года, я приехал на лето домой и познакомился со своей первой женой. Она училась в Свердловской консерватории и не хотела никуда переводиться. Пришлось перевестись мне, и заканчивал я уже УрГУ.

ЮР:По специальности хоть сколько-то работали?

ИК:Три года, в Институте электрохимии Уральского научного центра.

ЮР:А для души писали стихи?

ИК:Я их писал еще со школы.