Илья Кормильцев - Non-fiction

НК:Кто такие «ватные бармалеи» и с чем их едят?

ИК:Термин придумал барабанщик «Урфин Джюса» Зема. Это некие силы, которые пытаются выглядеть грозно, а на самом деле дутые, как тот член. В журналистике, в музыке, везде, где появляются люди, которые начинают судить: «Вот мы знаем, как все должно быть, как надо». Беда в том, что большинство людей боятся их фантомов и доверяют им рулить процессом, составлять плей-листы, законы писать.

НК:Типа «Нашего Говнорадио»?

ИК:Миша Козырев, в отличие от большинства ватных бармалеев, был трудолюбив. И как менеджер он сделал много, кое-кто вообще не делает ни фига.

НК:С одной стороны, Вы публикуете книги про скинхедов и тексты левых патриотов. С другой, известны ваши высказывания о том, что «Россия — это кусок говна, который нужно пустить под нож бульдозера». Не боитесь, что в случае чего Вам достанется и от наших, и от ваших?

ИК:Получить от наших и от ваших я не боюсь, потому что никуда я от этого не денусь. Ни фундаментализм, ни национализм мне сами по себе не симпатичны. Но они задают правильные вопросы, только ответы дают неправильные. Мы не поддерживаем этих людей, но даем им возможность высказаться. Процесс отмены наций — это еще более опасный процесс, чем любой фашизм. Вот у тебя есть друг, который не очень воспитан и от него разит. Но при этом тебе с ним интересно. А в один прекрасный день ты приходишь и на его месте находишь пластмассового андроида, который с тобой не спорит, а говорит: «Да, конечно, извините, пожалуйста». Потому что он робот, и его ничего не интересует, кроме батареек.

НК:Некие евразийцы заочно приговорили Вас к расстрелу за работу над романом Хоума «Отсос». Насколько это для Вас серьезно?

ИК:Ха, насколько это серьезно для них! За базар вообще положено отвечать. Александра Дугина я все время встречаю и жду, когда же он сам эту тему поднимет — ни разу не поднял. У нас очень любят бросаться такими словами, а потом удивляются, откуда что берется.

НК:Существует ли грань, которая отделяет хулиганство художественное от уголовно наказуемого?

ИК:Да, если не имело место физических действий, не получивших одобрения со стороны иного лица. За символическую деятельность не может быть никакого уголовного преследования. Детям, конечно, до определенного возраста, лучше чего-то не видеть. Хотя чем раньше прививается человеку знание обо всех элементах реальности, тем потом ему проще жить. В деревнях раньше к семи годам все уже знали, и откуда дети берутся, и что с телом после смерти бывает — и что, хуже люди были, чем сейчас? Думаю, что лучше.

НК:Говорят, что маленький Ленин разбил в гостях вазу и не только не побоялся признаться, но и хозяйку обматерил, и ее дочке фингал поставил. А какой поступок из Вашей жизни Вы могли бы рекомендовать как пример для подражания?

ИК:Когда разгоняли с милицией пластиночную толкучку в Е-бурге, я схватил булыжник и обезвредил громкоговоритель милицейского «газика» прямым попаданием. Первый мой сознательный антисоциальный акт. К сожалению, не могу рекомендовать в качестве примера, потому что время было другим. Тогда могли только догнать и дать п**ды, а сейчас за это можно и пулю получить. В общем, надо было камни чаще кидать!

Корр:Как вы относитесь к доктрине копирайта?

ИК:Отношусь сложно и двойственно. С одной стороны, я всю жизнь от этой доктрины завишу и должен ее поддерживать, а с другой стороны, отношусь к ней негативно. Я считаю, что информация не является товаром, поскольку она не материальна, и, соответственно, поддается бесконечному копированию без ухудшения качества и изменения количества. Традиционное право собственности основано на уникальности объекта, который находится в собственности собственника. Уникальности файла не существует.

Когда я начал интересоваться современным искусством и узнавать, каким образом решается проблема уникальности и оригинала у дигитальных художников, то выяснилось, что решается она весьма фальшивыми путями, попытками применить сегодня старые технологии, переписав само определение оригинала. Оригинала нет. Проблема состоит в том, что художник должен выживать. Выживать не в утопическом обществе, которого не существует, а в той данности, которая есть. На большинстве территорий нашей планеты эта данность сейчас тотально капиталистична. Соответственно, считается, что результатом труда художника является товар, который должен продаваться. Это никак не соответствует моему представлению того, как должно быть устроено общество и, в частности, искусство. Но поскольку я завишу от этой плохой системы, то за 15 лет работы потерял от ее плохого функционирования от миллиона до 2,5 млн $, что может раздосадовать каждого, учитывая, что получил я всего 10–15 % от этой суммы.

Буржуазная часть моего сознания хотела бы, чтобы мне платили за каждую цитату, а креативная говорит, что все нужно менять. Решение, как всегда, должно быть диалектическим. Пока мы живем в этом обществе, мы должны требовать исполнения принятых им же законов. Потому что нам нужно жить и кушать, чтобы потом провести революцию, которая отменит копирайт.

Если говорить о предельном решении этого вопроса, то тут все укладывается в мою постгуманистическую философию и теорию. Я убежден, что человек, прошедший материальную эволюцию, не может создать организменные объединения или общества, которые могли бы решить эти проблемы. Чтобы такие общества стали реальными, их должны строить другие люди.

Наивные коммунисты в конце 19 века в силу того, что были еще плохо знакомы с психологией и подсознанием, считали, что другого человека можно воспитать посредством педагогики. Оказалось, что это не так. Есть базисные психологические механизмы, образовавшиеся еще в доразумной природе, которые не могут быть преодолены воспитанием. Воспитание отвечает лишь за 10–15 % поведения человека. Поэтому коммунизм потерпел поражение. Нельзя требовать от эгоистичной обезьяны, которая заинтересована лишь в продолжении рода, работы в качестве коллективного организма. До определенной степени она может симулировать это в своих интересах, а отдельные индивиды со специфическим сознанием могут даже так жить, но общество в целом начинает создавать симулякр того, что от него требуют. Когда симулякр становится всеобъемлющим, такое общество гибнет за счет фальшивости своего явленного и скрытого. Скорость, с которой это стало происходить, постоянно увеличивается… это, кстати, по поводу оранжевой революции. Если раньше между событием и разочарованием пролегали десятилетия, то сейчас хватает нескольких лет или месяцев, а в Эквадоре, к примеру, недавно хватило всего нескольких дней. Население Эквадора искренне и всенародно 70 % голосованием избрало нового президента, а на четвертый день им показали видеоленту, где он берет взятку, вспыхнула революция, и его свергли.