Илья Кормильцев - Non-fiction

В этом смысле я, безусловно, не гуманист, потому что я не считаю равенство прав чем-то исходно данным. При этом я стою за всяческое равенство, и это тоже кажется парадоксом. Но на самом деле это парадоксом не является. Потому что есть не только разные типы прав, но и разные типы равенств. И сосна, и клевер — это растения. И в этом смысле они равны. Но если мы начнем поливать сосну, как клевер, а клевер, как сосну, п**дец и тому, и другому. И то и другое надо поливать. Вопрос в том, как. К сожалению, в условиях производственной скудности, энергетической ненасыщенности антропосферы вопрос равенства сводился к материальной иллюзии «накормить», о которой писал Достоевский. Весь разговор, начиная с 16 века, шел о царстве изобилия, которое приравнивалось к царству благодати.

ГД:Это и сейчас продолжается.

ИК:Да, но сейчас это уже дожевываемый дискурс. Сейчас наиболее передовым, именно для петросянов, является понимание, что не в деньгах счастье, а во власти, которая понимается как безнаказанность. Поэтому все эти мещанские круги чреваты всякими педофилиями и другими перверсиями. Это попытка повысить свой статус до владения тем, что не покупается впрямую за деньги.

ГД:То есть, что «все позволено».

ИК:Это не совсем вседозволенность как таковая. Вседозволенность мещанину не нужна, иначе бы он был личностью сатанической первого типа, о которой мы разговаривали, — романтик, бунтарь. А ему нужен призрак этой вседозволенности. Шанс, который позволяет ему ощутить себя существом метафизическим и сакральным. То есть не просто рабом, не просто пылью, а говорить себе: «Ну… я могу». И иногда где-то тайком в маске, в BDM-клубе почувствовать себя… Интересно, что в определенном смысле он таким образом проявляет свою тягу к сакральности. И это его причастный ритуал, просто направленный не туда, вытесненный, фрейдистский. То есть, в принципе, для него это церковь. Все эти свинг-клубы…

ГД:То есть Майкл Джексон — это монах.

ИК:Условно говоря — да! Это церковь, в которой они восстанавливают свою божественную субстанцию. Их последние остатки еще недоразложившейся душонки во всем этом болоте булькающего жира хотят… хотят! Но не могут уже! Потому что там мало что осталось, и все это в такие эксцессы выливается вместо нормальной практики.

ГД:Все это довольно грустная и болезненная картина!

ИК:Ну, ребят! Мы живем в последние времена!

ГД:Как вы живете с этим?!

ИК:Мне кажется, что лучше жить с этим, осознавая, чем жить с этим, не думая об этом. Все живут так. Только одни пытаются этого не замечать, а другие — замечают.

ГД:В той же «Гламораме» были люди, которые все взрывали…

ИК:Они все там были манипулируемы от и до. «Гламорама» — гениальная книга. Просто она у нас в стране недооценена, потому что у нас все-таки общество неспособно к саморефлексии. Наверняка, интеллектуальный европейский и американский слои понимают эту книгу глубже, чем мы. У нас до сих пор мещанин в ужасе от того, что правительство может само организовывать теракты. А, например, западный обыватель это прекрасно осознает… И про Twin Towers, и про все остальное… Именно на уровне обывателя они там прекрасно понимают, кем это устроено! Но от того, что они это осознают, не становится не только лучше, от этого становится еще хуже! Потому что они говорят: «Ну и нормально. Если бы у меня была власть и были бы деньги, я бы тоже поступил таким же образом». Я не сильно верю в силу разоблачения, которая в России так популярна. Народ очень часто морально находится на том же уровне или даже еще ниже, чем разоблачаемые власти. Он, конечно, развлекается, он, конечно, вслух говорит: «Вот сволочи!» Но при этом внутренне у него морального катарсиса, морального излома не происходит ни в малейшей мере. Будь он на месте Путина, Буша, он вел бы себя точно также: «А как иначе?! Это же бабблооо!!!»

ГД:А как возникла вообще эта ситуация, когда такое стало возможным?

ИК:Это долгая история, связанная с систематическим и методичным убийством Бога, которое совершил, конечно же, не Ницше. Он его только констатировал.

ГД:А разве можно убить Бога?

ИК:Бог — это трансцендентное существо. И в этом смысле его убить невозможно. А бога как осознанность, его отражение в сознании человека убить вполне можно. Превратив его в Петросяна. Очень запросто. И этим занималась цивилизация на протяжении последних трехсот лет систематически. Но были виноваты не только те, кто бога убивали, но и те, кто бога защищали. Потому что они защищали не того бога и не так. Мне очень близка идея Проханова о том, что Христос был с комсомольцами, когда они рубили иконы, мочились на них и сжигали церкви. Я понимаю эту мысль, и она правильная. Это продолжение блоковской идеи, выраженной в поэме «12». (Илья заметно подмигивает). И она правильна, потому что такая церковь на фиг никому не была нужна, в такой церкви никакого бога не было. Другой вопрос, что после революции его еще меньше стало. Но это уже другая песня.

ГД:Грустное интервью получилось…

ИК:Чего ж грустного?

ГД:Безысходность вырисовывается из ваших слов.

ИК:Какая же безысходность? Все будет хорошо! Будет конец света!

ГД:Неужели вы считаете, что злые силы победят, и мир разрушится?

ИК:Конечно! Победят добрые силы. Злые силы разрушат мир, он погибнет вместе со злыми силами. А добрые силы восстановят его. Это называется в разных культурах по-разному, Паруссия, например. Будет новое небо и новая земля. Вы хотите жить в этом мире? Мне кажется, что самое грустное и пессимистичное, что можно придумать — это вечно жить в этом мире. Ничего страшнее я вообразить не могу. Может быть ад страшнее? Не знаю, я там не был.

ДС:Сегодня вы не сожалеете, что опубликовали роман?