Михаил Эпштейн - Бессилие добра и другие парадоксы этики

Опыт показывает, что самые значительные писатели — полагаю, что и мыслители, — вырастают из совестливых идеалистов, это самая продуктивная, жизнестроительная позиция. К этому типу принадлежали Н. Гоголь, Л. Толстой, Ф. Достоевский. Но и совестливый цинизм может быть вполне творческой позицией, если вспомнить такие классические примеры, как А. Пушкин, Н. Некрасов, А. Чехов. Творческий потенциал совестливого цинизма и идеализма обнаруживается и в философии. В. Соловьев со своей софиологией и «Оправданием добра» — совестливый идеалист, а В. Розанов со своим «ковырянием в носу» и смесью юдофилии и антисемитизма — совестливый циник (хотя многие современники и считали его просто циником, но сочтем за проявление совести хотя бы его мучительную и благочестивую кончину). А вот бессовестных идеалистов и циников в русской словесности XIX в. я не припомню. Внесли ли эти бессовестные типы что-либо в литературу, или отсутствие совести мешает развитию таланта? Возможно, что бессовестные идеалисты и циники вообще нахлынули в русскую культуру только в XX в., по мере того как она становилась советской. Хотя и в дореволюционную эпоху обозначился этот вектор. Мне кажется, черты бессовестного цинизма как жизненной позиции проглядывают в В. Брюсове.

Конечно, само деление на эти четыре типа было бы нелепо, если попытаться подогнать под них всю сложность и многообразие личностей. С моей стороны, это было бы «бессовестным идеализмом». Но что-то понять в людях, расставить какие-то общие ориентиры такое деление помогает. При этом нельзя забывать о промежуточных типах! Сколько личностей, переходивших из одной позиции в другую! Если у Пушкина есть черты совестливого цинизма, а у Лермонтова — бессовестного идеализма, то ведь это их нисколько не исчерпывает.

Возможно такое возражение: идеализм слишком близко стоит к совестливости, а цинизм — к бессовестности. Поэтому сочетание этих понятий либо тавтологично (совестливый идеалист, бессовестный циник), либо оксюморонно (бессовестный идеалист, совестливый циник). Однако, по сути, совестливость вовсе не тождественна идеализму и не противоположна цинизму, так что ни тавтологии, ни оксюморона не получается. Цитирую энциклопедический словарь «Этика»: «Совесть — способность человека, критически оценивая свои поступки, мысли, желания, осознавать и переживать свое несоответствие должному как собственное несовершенство» (Р. Г. Апресян). А еще проще: совесть — это способность раскаяния, переживание и осознание своей вины, неправоты. Сюда включается и способность сострадания тем, кто прямо или косвенно страдает по твоей вине или по вине того порядка (строя, общества, группы, союза), который ты поддерживаешь и укрепляешь. Совесть — это сомнение, только не умственного, а нравственного порядка. И человек, способный сомневаться в себе, раскаиваться в сделанном, т. е. находящийся в живых отношениях со своей душой, совестлив, независимо от того, исповедует ли он какие-то идеалы.

Добро и зло — самые устойчивые константы-контрасты человеческого бытия. Но недаром они вместе произрастают на дереве, которое так и называется: дерево познания добра и зла. Нельзя познать одно, не познавая другого. Это теория. А на практике порой нельзя даже совершать одного, не приоткрывая возможности для другого. Для противостояния злу пестуешь другое зло. Исцеляя одних людей, попускаешь смерти других. Это не релятивизм, который устраняет разницу между добром и злом (то, что с одной точки зрения добро, с другой — зло). Это скорее трансформизм : добро и зло нужно четко различать и противопоставлять друг другу, но на практике они подвержены взаимопревращению. В этих заметках я пытался как раз указать на множество таких переходных случаев, таящих моральную опасность. И даже лучшая техника безопасности, на создание которой претендуют религии, не может предотвратить индивидуальных и массовых нравственных катастроф.

Подробнее см. «Родина-ведьма. Ирония стиля у Н. Гоголя», в кн. Михаил Эпштейн, Ирония идеала. Парадоксы русской литературы. М., 2015. С. 52—77.