Олесь Бузина - Моя философия

Почти незамеченной прошла находка в культурном слое летописного Вышгорода XI–XII веков детали от прялки с надписью, гласящей, что принадлежала она некой Бляди. Словно стесняясь собственной смелости, автор статьи в журнале «Археология» прокомментировал, что слово это употреблено в «полностью положительном смысле», «воплощая судьбу в ее женских причинах, приближенных к природным силам интимнейшей сутью человеческого бытия».

Да черта с два видел в этом кто-то уже тогда положительный смысл! Нечего нас дурить! Еще церковный устав Ярослава Мудрого однозначно гласил: «Аще кто назоветь чужую жену блядию, а будет боярская жена великих бояр, за срам ей 5 гривень злата, а митрополиту 5 гривень, а князь — казнить». Облаять блядью жену «меньших бояр» стоило только 3 гривни, причем, без риска для жизни, а еще три — митрополиту. Зато всего за 60 резан — весьма мелких, по сравнению с гривней, монет — можно было обложить тем же термином сельскую бабу, что являлось недорогим развлечением, доступным даже человеку со средним достатком. Облегчил душу, и всем хорошо — и тебе, и бабе, и княжьей администрации.

Как показывает опыт, из языков завоевателей туземцы, прежде всего, усваивают ругательства. Вызрев в горниле Древней Руси, напитавшись живительными соками народной мудрости, матерное слово победно двинулось во всемирный освободительный поход. В Советской Армии мне приходилось общаться с представителями народностей, о существовании которых большинство даже не подозревает, Даргинцы и турки-месхетинцы, гагаузы и зыряне, почти бессловесные горные таджики, которых ни за что на свете нельзя путать с равнинными таджиками-кулябцами, не говоря уже о куда более популярных в широких научных кругах молдаванах и кабардинцах, тут же приходили во вполне вменяемое состояние, заслышав перлы из сокровищницы русской речи. Практика показывает, что десяток этих отборных лексем вполне заменяют присягу и все уставы, вместе взятые, включая боевой.

Один умный узбек-сержант по фамилии Таджиев, сын муллы, питавший глубокое уважение к тому, что до армии я успел проучиться целых два курса в университете, на полном серьезе убеждал меня, что матерщину придумал сам Аллах, чтобы народы жили в мире и лучше понимали друг друга.

Мат чрезвычайно многообразен. Он преисполнен совершенно взаимоисключающими смыслами. Все зависит от интонации. Одно и то же слово может означать и высшую степень презрения, и романтичнейшее признание в любви. Отрицательная энергия, заключенная в нем, тут же трансформируется в положительную, и наоборот. Девушка, умеющая ругаться в постели, как дореволюционный извозчик, — подарок небес. У нее, наверняка, не бывает проблем с оргазмом. Скрытая матерная сила, заключенная в ней, способна превратить ужин в постели на двоих в незабываемый праздник. Особенно, если это профессорская дочь, протестующая таким образом против ханжеского воспитания родителей.

Но, как говорил Зощенко, «во всяком безобразии следует соблюдать приличия». Мат плох не сам по себе, а там, где неуместен. В парламенте и суде он так же смешон, как пьяный боксер, принявшийся размахивать кулаками на благотворительной вечеринке. Но на поле боя, в борделе и в уличной драке мат незаменим. Разговаривать с бесами можно только на понятном им языке. Иначе они так и не поймут, что пора покинуть приличное общество.

Старый маразматик профессор Преображенский проповедовал: «Никого драть нельзя! На человека и на животное можно воздействовать только внушением!» А что бы он сказал, если бы встретился не с безопасным Шариком, а с бешеным бультерьером?

Цивилизация любит противопоставлять себя варварству. Толпы миссионеров облагораживают Африку в уверенности, что туземцы обязаны без промаха мочиться в унитаз и помнить десять христовых заповедей. Болтуны-политологи громоздят пирамиды доказательств, обосновывая преимущества демократии. Благородные речи о необходимости мирного совершенствования всего и вся несутся в режиме «нон-стоп» с телеэкранов и парламентских трибун. Все убеждены в благотворности культуры, так, словно она — залог гуманности и духовной гигиены.

Но подлинная культура — достаточно жестокая вещь. Она всего лишь форма, в которую варвары вливают свою горячую живую кровь. Киевский гимназист Миша Булгаков навеки остался бы никому не ведомым интеллигентным наркоманом, не случись в его стране одна из самых чудовищных революций. Революция выгнала его на мороз из уютной квартиры на Андреевском спуске, столкнула лицом к лицу с петлюровскими рожами и дала тему для творчества. В результате рассказы о встречах с морфием заняли в булгаковском наследии подобающее им скромное место! Зато у нас появилась возможность щелкнуть каблуками и отдать честь автору «Белой гвардии». А если бы петлюровцы, не дай Бог, не пришли?

Культура — отнюдь не то, что она о себе мнит. Современная цивилизация напоминает любительницу мясного, не способную лично зарезать курицу. Мир для нее — гигантский ресторан. Но на кухню, где орудует ножом здоровенный негр, она предпочитает не заглядывать. Хотя шинкует-то негряка для нее! Ведь, если бы для себя потел, давно бы уж прикончил не курицу, а хозяйку! «Скажите, Бен, — спросил я как-то у одного знакомого американца, — вам никогда не снилось, что индейцы скупили Голливуд и снимают фильм об очень плохих ковбоях, которых вешают с соблюдением всех формальностей римского права?» «Отличная шутка!» — ответил Бен.

Однако у этой шутки есть все шансы стать реальностью. Просто индейцы будут не из резервации, а из соседней Мексики. Такие милые симпатичные «пеоны» в круглых сомбреро величиной с колесо от телеги.

От природы простой человек — достаточно скучное существо. Его потребности редко выходят за пределы физиологических. Фантазия приближается к нулю. Учебники трактуют его как «гомо сапиенс». Гуманисты называют «царем природы», несмотря на то, что оставленный без присмотра «царь» тут же начинает подыхать от тоски.

Одиночество для него непереносимо. Свободная минута вызывает животный ужас и тягу к самоуничтожению. Убивая время, он убивает себя, и если не орет на футбольном матче, то хлещет пиво или экспериментирует с новыми разновидностями наркотиков. При отсутствии же средств просто колотит соседа табуреткой по голове или таскает жену за волосы.

Этот симпатяга — идеальный объект для воздействия культурных сил. Поп или раввин необходимы ему, чтобы в порыве раскаяния он не наложил на себя руки. Терроризирующая двойками учительница литературы — дабы привить кое-какое увалсение к государственным институтам (в конце концов, она тоже чиновник, хоть и низшей категории). Пара-тройка басен об Эйнштейне и Бетховене, величия которых скот все равно не поймет, тем не менее, запугают его идеей чего-то темного и улсасного, что значительно превосходит по разрушительной мощи его жалкий интеллектуальный потенциал. Если же всего этого недостаточно, в дело вступит полицейский со свистком и палкой. На рутинной деятельности последнего и держится вся пирамида культуры.