Литературная Газета - Литературная Газета, 6614 (№ 38/2017)

– Откуда вдруг у этой смазливой депутатши, чуть ли не новоявленной столичной светской львицы, воинствующее монашеское благочестие? – засомневался Юрайда. – Быть может, в неё вселился мятежный дух средневекового монаха Савонаролы?

– Фельдкурат Кац, к которому я был приставлен служкой, – сказал Швейк, с выражением простодушного лукавства на физиономии, – служил обедню у походного алтаря. И вместо освящённого епископом ладана обходился конопляным маслом. Был ли фельдкурат богохульником, осквернившим святость евхаристии? Не нам, грешным, судить. Но вот как бы не оказалось появление миро на бюсте Николая II чудом на конопляном масле? – полушёпотом заключил Швейк.

В чистилище не поощрялись такого толка еретические словопрения.

Душой исполненный полёт

Искусство / Обозрение / Журнальный ряд

Пешкова Виктория

Теги:«Русское искусство» , журнал

Для очередного номера редакция журнала «Русское искусство» выбрала тему столь же неожиданную, сколь и закономерную: «Русский балет» – восьмое чудо света».

При всей несхожести своих, если можно так выразиться, амплуа изобразительное искусство и балет оперируют одними и теми же критериями – цвет, свет, форма, пластичность, динамика, внутренняя драматургия. И руководствуются одним законом – отразить красоту и скорбь, величие и трагедию такого несовершенного, но такого прекрасного мира. Тема давно ждала своего часа. Русское искусство классического танца со времён Пушкина предполагает весьма широкий диапазон определений. Выбрали, пожалуй, самое ёмкое – восьмым чудом света назвал его корифей отечественной балетной сцены Юрий Григорович.

Великий хореограф, отметивший в этом году своё 90-летие, стал одним из героев номера. Беседа с Юрием Николаевичем выстроена главным редактором журнала Еленой Бехтиевой в логике судьба сквозь призму балета.

Этот номер целиком построен на контрастах сюжетов, персонажей, ракурсов. Можно только удивляться, как удалось на относительно небольшом пространстве издания найти место для такого количества звёзд мирового масштаба – балерин и танцовщиков, хореографов, художников, сценографов, архитекторов – и вывести их на авансцену не в беглых этюдах, а в продуманных сольных партиях.

Два плавных широких адажио – «Художник в театре Мариуса Петипа» и «Образы русского балета в искусстве начала ХХ века» – задуманы как истории о том, насколько талант художников и сценографов способствовал тому, чтобы из пёстрого придворного развлечения родилось нечто большее, чем просто хореографический театр. «Па-де-де» Матильды Кшесинской и Льва Бакста – двойной портрет мастеров, содружество которых давало каждому новую энергию для очередного взлёта. Две сложнейшие вариации, с многочисленными пируэтами и антраша, отданы хореографам, которые, без сомнения, являются лицом современного российского балета – мэтру Борису Эйфману и восходящей звезде Кириллу Симонову. «Характерные танцы», высвечивающие неизвестные грани в признанных всеми талантах, «поставлены» в этом номере журнала для художника Михаила Ларионова и балетмейстера Касьяна Голейзовского. Многоголосыми дивертисментами звучат материалы о знаменитой коллекции Екатерины Гельцер и собрании Академии русского балета. И в качестве коды – два имени, вписанных в историю мирового балета даже не золотыми, алмазными буквами, – Галина Уланова и Майя Плисецкая.

Виктория Пешкова

Юрий Любимов и фонарик-светофор

Искусство / Искусство / Век

Маленко Влад

У себя дома. Москва, 1957 год

Фото: РИА Новости

Теги:Юрий Любимов , память , театр , искусство

Юбилей основателя легендарного Театра на Таганке

«А вот ведь будет на Таганской площади стоять бронзовый Юрий Петрович Любимов и моргать своим фонариком-светофором. Сам увидишь! Его и люди, и машины станут слушаться!» – так говорит мне возле метро современная блаженная, спешащая с жёлтыми цветами к Матронушке. Я и не спорю. Прохожу себе, не оглядываясь на окна театра, чтобы не замечать пустоту осеннего дождя… Легко кому-то писать и говорить о человеке, с которым шапочно знаком… Ну а если вы прожили часть жизни, если даже сор в избе стал родным дымом? Имею ли я право говорить, как было, или надо размывать, подслащивать, а?

Гром гремит, и дождик льётся,

Ну а я водой торгую…

А вода не продаётся

И не пьётся ни в какую…

Нет ничего в театре прекраснее и опаснее, чем театральный роман. Это явление булгаковского порядка, имеющее отношение исключительно к творческим материям, возникло в таганской команде в самой середине девяностых годов. Юрий Любимов обнаружил во мне центрового клоуна-изобретателя и дал, что называется, карт-бланш на все мыслимые и немыслимые придумки. Актёры шептались и ревновали, театральные службы млели, зрители умирали от живых реакций. Удалось не просто наблюдать за шефом вблизи, а жить и творить в одном ритме, не обращая внимания на величину исторической личности.

Стенограмма любимовских реплик, неожиданных предложений и оценок наматывалась, как говорится, под корку…

Приходили Андрей Вознесенский и Сергей Капица, Эрнст Неизвестный и Василий Аксёнов, Андрей Битов и Белла Ахмадулина, Геннадий Рождественский и Евгений Евтушенко, Игорь Моисеев и Валентин Никулин…

– Покажи им пародии, поспорь, поругайся! – Юрий Петрович радовался как ребёнок (он обожал программу «Куклы», в которой я был, как и все, кто её делал, политическим хулиганом), – завтра Лужков приедет на спектакль, поговори с ним от имени Ельцина. И лук, когда порежешь, то кинь колечко в зал. (Это в роли Смердякова мне всё время приходилось резать лук и плакать)…

– Так я ж могу в него попасть?

– И хорошо! Он футболист. Должен прыгнуть и поймать!

– Отлично. Тогда уж вы меня прикройте, если он обидится…

– А послезавтра поедем с тобой и поздравим Яковлева Юру, у него юбилей в Вахтанговском. Ты придумай куплеты, ты же сочинитель. Я тоже их прочту… А Полковник нас отвезёт, если его собака ещё не съела… (Полковник – водитель шефа. Тут везде у всех таганские кликухи. Шаповалов – Шапен, Высоцкий был Высотой, Хмельницкий, разумеется, – Хмель, Дмитрий Межевич – Скалолазка, Бортник – Злой мальчик, Антипов Феликс – Филимон, я – Глазастый… А собака самая настоящая – Любимов увидел её где-то на обочине и взял с собой в театр. Она у нас на вахте жила. Мохнатая, огромная. Выборочно страшно лаяла на «плохих», и они шарахались и ругались.) А машина тогда ещё была – красный «жигуль»-купе. Любимов говорил так: «Зачем «мерседес»-то? Мне на таком авто легче по начальству ездить – они поймут, что мы нищие, и, может быть, тогда совесть проснётся – театру денег дадут хоть немного… Вы же все – птички небесные, а мне надо думать, где денег добыть, ясно?