Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Мезон в своем донесении приводит перевод письма прусского короля на французский; я использую русский перевод, опубликованный 22–24 августа в нескольких петербургских газетах:

По Высочайшему Его Королевского Величества повелению.

Его Величеству Императору Николаю благоугодно было воздвигнуть в Санкт-Петербурге памятник в увековечение незабвенного царствования своего брата и предшественника, Императора Александра I, и совершившегося в его царствование славного освобождения России и всей угнетенной Европы. Вспоминая мужественное участие и знаменитые подвиги прусского войска в войну 1813, 1814 и 1815 годов, в царствование Императора Александра на освобождение Европы предпринятую; вспоминая милостивое и всегдашнее благоволение сего Государя к прусскому войску, тесный и дружеский союз, взаимное уважение и военное собратство, российское войско с прусским соединяющие, Его Величеству Императору Николаю благоугодно было изъявить желание, дабы и прусские войска участвовали в торжественном освящении сего памятника.

Его Королевское Величество, вполне отвечая сему желанию, с радостию предупредил оное и Высочайше повелеть изволил из всех полков гвардии и кирасирского имени Императора Всероссийского полка выбрать нескольких солдат, которые, как представители целого прусского войска, должны будут присутствовать при открытии в Санкт-Петербурге Александровской колонны.

Выбор пал исключительно на тех воинов, которые участвовали в достославных походах с 1813 по 1815 год, и предпочтительно на тех из них, которых храбрость и мужество отличены как Его Величеством Королем Прусским, так и Его Величеством Императором Всероссийским.

Они предпримут путь в Санкт-Петербург под предводительством Его Королевского Высочества принца Вильгельма Прусского (сына Короля), дабы там, во исполнение желания Его Величества Императора Николая, вместе с храбрыми его войсками воздать еще раз от лица всей прусской армии честь памяти Императора Александра, и дабы участием в сем торжестве и воспоминанием знаменитых дел, совершенных при помощи Божией воинствами обеих держав во времена опасности, вновь скрепить союз взаимного уважения и любви, основанный между их монархами и неразрывно оба войска соединяющий.

Процитировав во французском переводе это письмо и приказ Николая I войскам от 6 августа 1834 года, содержащий упоминание «славы великого дела, исполненного сею войною к благоденствию России и всех образованных народов», славы, «приобретенной воинствами обеих держав» (России и Пруссии), Мезон продолжает свой рассказ:

Обнародование этих двух документов, особливо первого из них [то есть письма прусского короля] , как легко убедится Ваше Сиятельство даже при беглом чтении, поставило вопрос совсем иначе. С этой поры сделалось очевидным, что цель церемонии 30 августа не та, какую правительство ей приписывало и какая изложена также в официальном церемониале, мною к сему прилагаемом. Очевидным сделалось, что природа этой церемонии переменилась и что превратилась она в манифестацию, для нас оскорбительную, содержащую неприличные намеки на события, которые составляют страницу нашей истории, лестную, быть может, для нашего оружия, но унизительную для наших судеб. С этих пор перестал я колебаться касательно решения, какое принять должен, ибо малейшее колебание бросило бы тень не только на достоинство отечества моего, но и на собственную мою честь. Все прочие соображения отступили под натиском чувств, всех нас одушевляющих. Ни маршалу Франции, ни тем более послу Его Величества не пристало находиться там, где воскрешаются эти прискорбные воспоминания, и я опорочил бы мундир мой и кокарду, когда бы согласился присутствовать на богослужении, где сотня тысяч голосов возносят благодарность небу за то, что именуют они прекращением несносного ига. Посему при первой же встрече с вице-канцлером объявил я ему о своем решении и не скрыл от него оснований оного. Изъяснил я их ему со всей умеренностью, какую положил себе за правило, но однако же и с прямотой и искренностью, каких подобный разговор от меня требовал.

Графа Нессельроде решимость моя сильно опечалила: попытался он ее поколебать, живописуя мне огорчение, какое причинит Императору мое отсутствие, но в том не преуспел. Граф сказал, что не знал ничего про обнародование письма короля прусского, что неизвестен ему оставался и приказ Императора войскам. Но, как бы там ни было, прибавил он, первая мысль, в этом он убежден, принадлежала не России; не Петербург посоветовал Пруссии прислать военную депутацию, а Пруссия навязала свою депутацию Петербургу; мне, сказал Нессельроде, известно наверное, что Император не желал сообщать приезду этой депутации официальный оттенок и, возможно, даже будет этим огорчен… Мне слишком легко было возразить на все эти доводы, внушенные графу Нессельроде его обычным стремлением к согласию и примирению. Ведь не король Вильгельм приказал напечатать свое письмо в русских газетах, не он отдавал приказ российской армии, а я не могу не счесть все это для нас оскорбительным. Под конец добавил я, что, поставленный перед выбором между двумя опасностями: невольно прогневить Его Императорское Величество или изменить тому, что почитаю я священнейшим своим долгом, – я колебаться не стану; однако, поскольку злого умысла в поступке моем не будет, то не будет на мне и вины, не говоря уж о том, что Император слишком справедлив и возвышен, чтобы не понять, какой настоятельной потребности я повинуюсь, и, без сомнения, первым меня за это одобрит.

Нессельроде, сообщает далее Мезон, еще раз попросил французского посла подумать и отказаться от решения не присутствовать на церемонии, но по виду собеседника понял, что все уговоры тщетны. Впрочем, вице-канцлер заверил Мезона, что до следующей встречи с ним не станет сообщать о его решении императору Николаю.

Следующая встреча Мезона с Нессельроде состоялась в тот же день; вице-канцлер опять пытался уговорить французского посла сменить гнев на милость, но после одного вырвавшегося у его собеседника признания француз лишь укрепился в своем намерении. Когда Мезон указал Нессельроде на то, что странно было бы послу Франции возносить благодарение Господу за несчастья своей страны, вице-канцлер вскричал: «Я предвидел эту трудность – и именно по этой причине я до последнего противился публикации церемониала в „Journal de Saint-Pétersbourg“». Иными словами, вице-канцлер надеялся, что информация о грядущей церемонии будет распространяться только на русском языке и до маршала Мезона не дойдет. Тем не менее этот церемониал все-таки был опубликован по-французски в приложении к выпускавшейся на французском языке газете «Journal de Saint-Pétersbourg» 18/30 августа, а в русских газетах 20 августа/1 сентября 1834 года; впрочем, ничего обидного для французской чести он не содержал. Пруссаки в нем не упомянуты вовсе, а «благодарственный господу молебен» предполагается вознести в «вечное поминовение в Бозе почивающему Императору Александру I» и за «многолетие русскому воинству».