Лазарь Лазарев - Шестой этаж

) «Культура и жизнь» вполне процветала, был разработан план ее расширения — не помню, то ли увеличивался объем, то ли она должна была чаще выходить. Все это, как полагается, было утрясено с секретарями ЦК, причас­тными к делам идеологии и печати. Оставалась чистая в таких случаях формаль­ность — постановление секретариата. Но на это заседание секретариата пришел Сталин (он уже бывал далеко не на всех заседаниях), и когда доложили вопрос о «Культуре и жизни», он неожиданно для всех заявил: «Газета свою задачу выполни­ла, она уже не нужна, ее надо закрыть». На секретариате никто, конечно, не осмелился выяснять у Сталина, какую задачу «Культура и жизнь» выполнила и почему вдруг ее нужно закрыть.

Я спросил у Косолапова:

— Узнали потом, чем газета ему не угодила, почему стала не нужна?

— Нет,— Косолапов только развел руками, даже гипотезы у него не было.

Симонов создал крепкую материальную базу обновленной «Литературной газеты».

Все было поставлено на широкую ноіу, с большим для тех времен размахом, но весьма практично, так чтобы материальное обеспечение приносило максимальную пользу делу (кстати, в какой-то мере Симонов опирался на опыт американских газет и журналистов, с которыми познакомился после войны во время многомесячных командировок в Японию и США). Были существенно увеличены штаты, создана сильная и числом и по персональ­ному составу группа спецкоров. Установлены приличные оклады сотрудникам и высокий авторский гонорар. В международном отделе создано досье — Симонов выбил валюту для подписки на важнейшие зарубежные периодические издания. Немалые средства удалось получить и для пополнения справочной библиотеки, в скором времени она стала одной из лучших в Москве.

Для сотрудников газеты Симонов выхлопотал изрядное количество квартир (причем, по решению Моссовета, освобождающаяся жилплощадь въезжающих в новые квартиры передавалась другим нуждавшимся в жилье сотрудникам — таким образом, были более или менее устроены многие), а получить тогда, в условиях жесточайшего жилищного кризиса, квартиру или комнату было все равно что на небо влезть. Наверное, я перечислил не все, но, пожалуй, и этого достаточно, чтобы читатель понял, что «Литературка» из довольно захудалого ведомственного издания Союза писателей, влачившего унылое бедняцкое существование, превратилась в перворазрядную авторитетную газету, чьи сотрудники отличались высоким профес­сиональным уровнем.

После того как Симонова сменил Рюриков, все в газете, казалось бы, остава­лось по-прежнему. И вроде бы курс был в основном тот же, и обстановка в редакции почти не изменилась, и большая часть коллектива сохранилась. Но все стало словно бы на ступеньку ниже. Из редакции ушли несколько опытных, сильных журналис­тов: Борис Агапов, Александр Макаров, Александр Кривицкий, Ефим Дорош, Николай Атаров, Александр Марьямов, Зиновий Паперный — одни сразу же, другие попозже (некоторых я еще застал), кто вслед за Симоновым в «Новый мир», главным редактором которого он был опять назначен, кто в другие издания, возникавшие тогда одно за другим: «Дружба народов», «Юность», «Наш современник» (вместо альманаха «Год...»), «Молодая гвардия», «Москва». Место ушедших занимали люди не такие яркие, не такие опытные.

По традиции, сложившейся при Симонове, в редакции царили нравы демокра­тические, критика, не взирая на лица, воспринималась как должное. Помню, вскоре после моего прихода на летучке сильно потрепали статью самого Рюрикова. И все же что-то изменилось и здесь. Стало меньше энтузиазма, горячности, безоглядности, дерзости.

Многое уже делалось по инерции сложившегося в редакции стиля, так сказать, хорошо набитой руки, и это не могло не сказаться на газете. Внешне все как будто бы было неплохо, на общем фоне «Литературка» все еще выделялась интеллиген­тностью, высоким уровнем журналистской культуры, число ее подписчиков продол­жало расти, но мы, люди, ее делавшие, ощущали — еще как следует не осознавая — тревожные признаки деградации. Газета уже не могла затеять дискуссию большого общественного масштаба и такой остроты, как о совместном или раздельном обучении в школе. Или выступить с материалом, подобным репликам Симонова против Бубеннова и Шолохова по вопросу о псевдонимах, за которым стояла проблема антисемитизма.

Раньше газета нередко опережала читателей, вела их за собой. Теперь по некоторым позициям читатели оказывались впереди. К тому же она перестала быть лидером в газетном мире. Другие газеты, пробужденные изменившимся, изменяю­щимся временем — например, «Комсомольская правда»,— стали наступать «Литературке» на пятки.

Свою роль в этом отставании сыграл тот сокрушительный удар по руководству газеты, который в хамовато-ернической манере (долгое время она почему-то выда­валась за народную — считалось, что таким образом режут правду-матку) нанес на Втором съезде писателей Шолохов. «И чем меньше будет в редакциях газет и журналов робких Рюриковых, тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литературных статей», — заявил он.

Презрительно брошенное «робкий Рюриков» не означало, как может показать­ся нынче людям, не знающим тогдашней общественной и литературной обстановки, что Шолохов хотел видеть во главе «Литературки» по-настоящему смелого редакто­ра, при котором газета станет мужественной защитницей суровой правды в литера­туре и выразителем начавшегося общественного пробуждения. Это был камуфляж, скрывавший групповые интересы, желание видеть во главе «Литературки» своего человека. И грозно прозвучавшее из уст Шолохова, имя которого было самым мощным способом воздействия на партийных бонз со Старой площади, обвинение — это было началом войны на уничтожение — толкало тех, кому оно было адресовано и кто прекрасно понимал его суть, конечно, не к смелости, а в противоположную сторону — к большей осмотрительности, к перестраховке. Еще и года не прошло после писательского съезда, как произошло то, чего так хотел и добивался Шолохов: Рюриков был снят и назначен новый главный редактор — Кочетов, который, надо полагать, соответствовал представлениям Шолохова о смелом, стоящем вне группировок, честном редакторе...

Тогда упорно говорили, что последним толчком для этого послужила история, связанная со все тем же выступлением Шолохова на съезде, оно было первым ходом в задуманной кадровой комбинации. В мае 1955 года Шолохову исполнилось пятьдесят лет. «Литературка» отметила эту дату с необыкновенным размахом и помпой: под шолоховские материалы был отдан полный разворот. «Гвоздем» разво­рота мы считали отзыв Алексея Толстого о последней книге «Тихого Дона», добытый в архиве Института мировой литературы имени Горького. Шутка сказать, один классик советской литературы пишет о другом.

Читать дальше