Лазарь Лазарев - Липовые аллеи. Сероводородная Афродита. Хочу в детство

Перепали дожди, и заосенело.

Размокли дороги; улетели грачи; лес обнажился; поля опустели. Только темнеет полоска одна и торчит в белесом тумане электроветряк.

В эту осеннюю непогодь опять загулял заведующий клубом Афанасий Апраксин — крепкий колченогий мужик с давно не мытой бурой шеей, до самых глаз заросший густой щетиной.

Накануне выпил Афанасий стопку перед обедом. И сразу почувствовал, как все в нем вдруг переменилось, как кончилась, ушла одна жизнь и наступила для него другая, резко отличная от прежней, — мутная, глухая, таинственная.

— Ты, студент, не видел еще кабиасов, — говорит он мне низким, сиплым, всегда трогающим меня до слез голосом, и лицо его становится жестоко-вещим. — С рожками. Маленькие. Черные. Которые с зеленцой. Копытцами чечетку выбивают… А как поют! Соберутся ночью на погосте и песни заиграют. Я из них капеллу собью, в район на смотр самодеятельности махнем. Вот бьюсь — с контрапунктом пока у нас не ладится.

И стало мне невмоготу. Как в белом сне, увидел я город, огни, метро, красивых официанток в накрахмаленных передничках и наколках. И вспомнил я, как всегда, своего дорогого дедушку Ивана Алексеевича, к которому обращаюсь во всех случаях жизни. И другого дедушку, которому я тоже многим обязан.

Милый дедушка, Антон Павлович, Христом-богом тебя молю, возьми меня отсюда…

Пер Гюнт очнулся на инфраультраложе, опутанный проводами импульсных датчиков. Он быстро вышел из состояния анабиоза и уверенно вошел в состояние гаки.

— Начальная фаза экстренного торможения прошла нормально, — проговорила Секса Пил, переглянувшись с Хиной Члек.

— Они тоже тормозят! — воскликнул Конь Блед, пожав руку Тур Непсу.

Пара Нойя удовлетворенно встретилась взглядом с Бур Леском.

Космолет необратимого поля «Оза», или, как он значился в реестре космофлота Земли, «O-Z-1», пройдя расстояние в 616 гобсеков, вышел из сферы излучения Глориа Мунди и на пути к планетной системе Аква Дистиллата неожиданно встретился с неизвестным космическим кораблем.

— Приготовиться к торжественной встрече! Форма одежды парадная! — раздался в инфраультрателефоне сдержанно-мужественный голос командира корабля Дур Шлага.

Пер Гюнт быстро снял с себя гермошлем и набедренную повязку. Хина Члек грациозным движением плеч сбросила хитон из инфраультрамариновой — под цвет ее очаровательных глаз — сверкающей ткани.

Дур Шлаг взял в руки УИСР (ультраинфраскрипкорояль); Пер Гюнт и Хина Члек плавно завертелись в воздухе, целомудренно сплетаясь в сложной череде акробатических фигур. Аккомпанируя себе на УИСРе, Дур Шлаг тихо напевал старинный романс:

Это была тысячелетняя традиция, описанная еще в древних книгах. [См., например, повесть И. Ефремова «Cor serpentis» (Сборник «Дорога в сто парсеков», М. 1959 г.)] Астронавигаторы, встречаясь в космосе, всегда выбирали двух самых красивых членов экипажа — юношу и девушку, — и те, обнажив свои дивные тела, исполняли перед инфраультрателекамерой ритуальный акробатический этюд «Человек — это звучит гордо». Так посланцы разных галактик знакомились друг с другом и узнавали, какие новые причудливые формы принимает подчас разумная жизнь…

Внезапно осветился экран воспринимающего устройства, и Пер Гюнт восторженно замер. Чужой звездолет решил ответить землянам на приветствие: прекрасная и нагая, словно пенорожденная Афродита, девушка с неведомой планеты медленно кружилась в танце неземной красоты.

— Рук и ног столько же, сколько у нас! — ликующе воскликнул Тур Непс.

— Линия бедра говорит о высоком интеллекте! — радостно подтвердил Конь Блед.

— Но форма грудной клетки показывает, что они дышат сероводородом, — вздохнула Пара Нойя.

Ее слова пронзили Пер Гюнта. Как! Только-только он обрел Ее, Единственную Женщину, среди множества миров и галактик! Ту, о которой мечтал всю жизнь! И вот, оказывается, им не суждено даже дышать одним воздухом: сероводород смертелен для его легких. Ну что ж! Он готов умереть ради единого вздоха вместе с ней!

Пер Гюнт ощутил на своем плече теплую и тяжелую руку Дур Шлага. Командир понял его мысли.

— Не печалься, мой мальчик, — сказал он. — Со временем мы сумеем путем воздействия на механизм наследственности заменить кислородный обмен веществ на сероводородный. На это уйдет немногим больше 14 тысяч лет.

— Четырнадцать тысяч лет?!. - горестно воскликнул Пер Гюнт. — Значит, я никогда…

— А вот это уже недостойно сына Земли! — мягко, но жестко прервал его Дур Шлаг. — Когда-то пресловутая любовь мыслилась лишь как ничтожная близость всего только двух индивидуумов. Но теперь, когда нам бесконечно близко любое из существ, населяющих необъятные просторы Вселенной… Разве тебе не радостно сознавать, что всего через 14 тысяч лет твой далекий потомок будет дышать одним воздухом с жителями сероводородной планеты?

В мозгу Пер Гюнта успело промелькнуть, что если у него не будет сероводородной девушки, он может остаться без потомков. Но эта недостойная мысль сразу же была вытеснена ликующей радостью. Ибо что значит судьба одной планеты рядом с квинтиллионами гобсеков межгалактического братства?!

У нас в городе почему-то считалось, что наша крем-сода по газу стоит на втором месте в мире. Не знаю, кто входил в жюри этого конкурса, но и тогда, а теперь и подавно, я не сомневался, что без жульничества тут не обошлось. Я твердо знал, что лучше нашей крем-соды нет и не может быть нигде.

Впрочем, теперь такой крем-соды нет и в нашем городе.

Я рос над розовым морем в городе моего детства, воздух которого был напоен смешанным запахом йода, тамариска, вяленой скумбрии и одеколона «Красная маска». Когда я вступил в комсомол, мама сказала мне: «Вова, ты уже большой, неудобно. Надевай плавки, когда выходишь в город».

Насчет того, что неудобно, мама, по-моему, сильно преувеличивала. Она вообще любила одеваться. Даже в самую сильную жару она носила буденовский шлем, носки канареечного цвета и кожаную куртку крест-накрест перепоясанную пулеметными лентами.