Лазарь Лазарев - Шестой этаж [1993]

Лазарь Лазарев

ШЕСТОЙ ЭТАЖ

В предисловии к четвертой части «Былого и дум», публиковав­шейся в «Полярной звезде», Герцен писал:

«— Кто имеет право писать свои воспоминания?

— В с я к и й.

Потому, что н и к т о их не обязан читать.

Для того, чтобы писать свои воспоминания, вовсе не надобно быть ни вели­ким мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком,— для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказать.

Всякая жизнь интересна...»

Не думаю, что это верно, что интересна всякая жизнь, запечатленная в вос­поминаниях. Я, во всяком случае, не настолько самонадеян, чтобы претендовать на это, на интерес к своей особе. Но так уж случилось, что мне довелось видеть со­бытия примечательные, главным образом в мире литературы, и встречаться с не­заурядными людьми, больше всего с писателями,— и с известными, занимавши­ми уже тогда на нашем литературном Олимпе заметное место, и с теми, кого изве­стность, признание читателей ожидали в недалеком будущем. Пишу я не столько о себе, а главным образом о том, чему был свидетелем, о том, что происходило в «Литературной газете», в которой я работал с 1955 по 1961 год, как выглядела тогда литературная жизнь. Стараюсь следовать принципу, сформулированному в одном стихотворении Вяземского: «Я просто «Записная книжка», где жизнь играет роль писца».

Мемуаристы склонны героизировать и себя и свое время. Постараюсь не впасть в этот грех. Хочу сразу же предупредить, что во времена, которым посвя­щен мой рассказ, не так уж многого, по нынешним меркам, мы хотели, не корен­ного, революционного переустройства жизни и литературных дел добивались.

Кардинальные перемены казались делом далекого будущего. Такого далеко­го, что вряд ли нам суждено до них дожить. Задачи наши в литературе, которой мы посвятили себя, были вполне умеренными. Некоторым молодым людям они нынче вообще могут показаться пустяковыми, суетой сует. Как заметил. правда, по другому поводу Борис Слуцкий: «Теперь все это странно, звучит все это глу­по...» В сущности, мы добивались здравого смысла, возможности говорить правду об очевидном, о том, что числящаяся в замарашках, всячески унижаемая Золушка прекрасна, а король, костюм которого превозносится до небес, голый. Во времена, когда был попран здравый смысл, мы жаждали гамбургского счета.

О том, что в ту пору считалось крамолой, за что власти карали, люди, не ды­шавшие тем воздухом, нередко говорят с презрительным высокомерием, с легко давшимся, ничем не оплаченным превосходством. И зря...

Каждая пядь отвоеванных тогда здравого смысла и свободы давалась очень нелегко и непросто, а главное, была духовным плацдармом для грядущего широкого наступления на тоталитаризм, командно-административную систему. И если от этого просто отмахиваться: стоит ли разбираться в несуразностях свихнувшего­ся времени, в том, кто и как им сопротивлялся (чему сейчас есть немало охотни­ков),— может случиться, что не удастся до конца выкорчевать корни былого и они дадут новые зловредные ростки...

Новый главный редактор, новая редколлегия

Кочетова сняли так же неожиданно для нас, как и назначили. Правда, появле­ние его в начале ноября 1955 года в «Литературке» сопровождалось большой помпой. Представлявшие Кочетова руководители Союза писателей рассыпались в комплиментах ему, пели соловьями. Сам Кочетов слушал все это с мрачным ви­дом и сказал всего несколько фраз. Запомнилась последняя: «Пока можете все оставаться на своих местах». Покинул же он «Литературку» по-английски, даже не попрощавшись с коллективом. Газету Кочетов развалил. Резко упало коли­чество подписчиков, читательская почта таяла день ото дня. Кочетов восстановил против «Литературки» большинство писателей — негодовали даже вполне благо­намеренные, многие демонстративно бойкотировали газету. «Литературку» долба­ли уже все кому не лень — на каждом писательском собрании, даже в газетах и журналах, весьма умеренных по позиции. И на Старой площади, видимо, опасаясь большого скандала на приближающемся III съезде писателей, решили сбросить боярина с крыльца. Кочетова снимали не потому, что он не справился с поручен­ным ему делом,— справился да еще как, сделал все, что от него требовалось, да еще намного перевыполнил план. Однако в этот момент он был уже не по погоде, его приходилось выводить в резерв до новых «заморозков». Конечно, эта операция была проделана самым деликатным образом, перстами легкими как сон. Сообще­ние, которое напечатала 12 марта 1959 года «Литературная газета», составлено так, чтобы ни в коем случае не задеть Кочетова, не бросить на него тень (разуме­ется, освобожден по «настоятельной рекомендации врачей о необходимости дли­тельного лечения»), чтобы не дай бог не подумали, что проводил пагубную литера­турную политику, наломал дров, разве что не выразили благодарность за проде­ланную большую и плодотворную работу...

Не знаю, были ли на место Кочетова какие-то другие, кроме Сергея Серге­евича Смирнова, кандидатуры. Но нетрудно догадаться, почему сусловско-поликарповское ведомство остановилось именно на нем. Надо было утихомирить, за­добрить прежде всего московскую и ленинградскую писательские организации, которым кочетовская «Литературка» насолила больше всего, снять перед съез­дом возникшее там опасное напряжение (в дальнейшем же, если я правильно ре­конструирую стратегический план тогдашнего заведующего отделом культуры ЦК Поликарпова, предполагалось прикончить эти зараженные «ревизионизмом» ор­ганизации обходным маневром — при помощи недавно созданного и быстро рас­ширяющегося за счет массового приема верных людей Союза писателей РСФСР и его газеты «Литература и жизнь»). Смирнов возглавлял тогда московскую пи­сательскую организацию, большинство писателей к нему хорошо относились — он был человеком отзывчивым, демократичным, старался по возможности помо­гать «рядовым» писателям, условия существования которых оставляли желать лучшего. Сам он занимался благородным делом — замалчивавшейся обороной Бреста и много сделал для того, чтобы вернуть честь настрадавшимся у немцев в плену и у нас в лагерях защитникам Бреста. Наконец, он был человеком со вкусом, отдававшим себе отчет в подлинной — по таланту, а не официальной ие­рархии писателей. Поликарпов учитывал репутацию Смирнова. Но для него было еще очень важно, что серьезных идеологических грехов за Смирновым не числи­лось, разве что был заместителем Твардовского в разогнанном в 1954 году «Но­вом мире», впрочем, официальную критику принял, не упорствовал.