Лазарь Лазарев - Шестой этаж [1993]

Вот смешной эпизод, в котором наглядно обнаруживает себя причудливая атмосфера тех дней —- кружащая головы свобода и еще не отпускающий страх. Пошли большой компанией обедать. Возвратившегося из Караганды в Москву Наума Коржавина, которого тюрьма и ссылка не очень-то научили не выклады­вать во всеуслышание все, что у него на уме, по дороге в ресторан предупреж­даем, чтобы на политические темы он там не высказывался. Он обижается: «Что я, ребенок?» В разговоре за столом задеваются тридцатые годы, деятели того времени. Самый молодой из нас, Рассадин, спрашивает: «Ну, а Киров?» Пони­мая, что сейчас с разъяснениями выступит Коржавин, кто-то пытается его оста­новить. Коржавин обиженно гудит: «Что ты меня толкаешь... Я ничего такого не хотел сказать. В этой банде Киров был еще приличным человеком...» Все хо­хочут...

Да, границы свободы были зыбки... Сдали в набор стихи Коржавина — это должна была быть его первая публикация в центральной печати, очень важная для него, существовавшего в Москве еще на птичьих правах. Стихи не крамоль­ные, но все-таки что-то в них царапало воспитанное на гладкости восприятие, как-то они выделялись, слишком обращали на себя внимание, и это становилось препятствием на их пути к газетной странице. Так было не только с Коржавиным. С трудом проходили и первые стихи Андрея Вознесенского — его поэтиче­ская манера дистиллированному вкусу казалась вызывающей, «Отрыжкой фор­мализма». Многое приходилось пробивать на полосу в нелегких боях. В таких ситуациях, требовавших и упорства и дипломатии, Михмат большей частью был на нашей стороне.

Но со стихами Коржавина произошла досадная осечка. Как-то, когда Наум (мы звали его Эма) был у нас, наверх поднялся Михмат. Чтобы подтолкнуть пуб­ликацию, заручиться активной поддержкой Михмата, Коржавина попросили по­читать стихи — не те, что предназначались для газеты, а поострее. Но все-таки не самые острые, не наводящие на мысль, что на Лубянке уже мышей не ловят. Михмату стихи понравились. Но этого разгоряченным поклонникам Коржавина показалось мало, они посчитали, что Михмат недостаточно зарядился энтузиаз­мом, и начали заказывать Науму стихи по тем временам пугающе непроходи­мые. В общем, разгулялись вовсю. Чувствую, что перебор, что добром это не кончится, пытаюсь остановить: мол, пора закругляться, всего не перечитаешь. Но куда там, вошли в раж, не удержать, отмахиваются. Наум с неохотой, но все-таки читает крамольные стихи — очень уж напирали. И Михмат скис — не вдох­новили его, а напугали. Эти совершенно непечатные стихи в его сознании на­ложились на предназначавшиеся для печати. Под разными предлогами он стихи Коржавина откладывал. Они прошли, когда он на несколько дней уехал в ко­мандировку.

Справедливости ради хочу сказать: мы были смелее, наверное, потому, что по молодости лет не успели так, как он, набраться страху, нас меньше сковывал этот тяжкий опыт.

Его опасения по поводу стихов Коржавина оказались не такими беспочвен­ными и надуманными, как нам представлялось. Одно из двух напечатанных сти­хотворений — «Церковь Покрова на Нерли» — вызвало совершенно неожидан­ный для нас скандал. «Комсомольская правда» под рубрикой «Из последней почты» выступила на следующий день с оглобельной редакционной репликой «Поэтический благовест». Эту реплику стоит воспроизвести целиком — она не­велика, но весьма выразительно представляет идеологические нравы той поры (в ней цитируются две из пяти строф стихотворения Коржавина, так что чита­тели могут составить представление и о нем). Вот что напечатала «Комсомоль­ская правда»:

«По какой ты скроена мерке,

Чем твой облик манит вдали?

Чем ты светишься вечно, церковь

Покрова на реке Нерли?

Эти удивительно глубокие и злободневные вопросы не на шутку взволнова­ли поэта Н. Коржавина. Он немедленно направился во Владимир и, стоя на кру­че, долго наблюдал за упомянутой церковью.

Результаты наблюдения очень обнадеживающие. Поэт без труда установил, что церковь «невысокая, небольшая», что иногда набегает на нее «красноватый закатный пламень». И вот тогда совершается чудо: молельный дом сам начинает вдруг излучать божественный свет и ронять в души всех и на веки вечные «ощу­щение высоты» (неземной, разумеется). Одним словом, Исайя, ликуй!

Вполне правомерен и вывод, к которому приходит автор:

Так в округе твой очерк точен,

Так ты здесь для всего нужна,

Будто создана ты не зодчим,

А самой землей рождена.

Прочтешь эти строки, и сразу видишь перед собой коленопреклоненного поэта, страстно шепчущего не стихи... а молитвы. Ну что ж, блажен, кто ве­рует...

Одно непонятно. Почему эти семинарские вирши опубликованы вчера в «Ли­тературной газете» и почему над ними стоит такая малоподходящая рубрика «Новые стихи»?»

Я не сомневаюсь, что в другое время никто в «Комсомолке» не обратил бы внимания на это стихотворение. Но оно появилось во время очередной кампании антирелигиозной пропаганды, как же упустить такой случай отличиться!

В «Ком­сомолке», конечно, понятия не имели, что это за церковь,— в реплике она даже перенесена во Владимир. Кто считается с фактами, когда раскочегаривают кам­панию. Главное, чтобы в жилу, все остальное никакой роли не играет.

Я написал короткую — полстранички — ответную реплику «Комсомолке», ударное ядро которой составляла цитата из академической, вышедшей еще до «оттепели», в 1953 году, «Истории русского искусства», свидетельствующая о том, что воспетая поэтом церковь заслуживает восхищения даже самых отъяв­ленных атеистов: «...Архитектурный образ храма, посвященного Покрову бого­матери, полон глубокой одухотворенности. Стремление ввысь определяет весь его замысел. Зодчие как бы ставят себе целью преодолеть материальность и тя­жесть камня; свет и тень играют на фасадах, дробя и оживляя их поверхность; здание в целом кажется излучающим свет и тепло и пронизанным радостным, жизнеутверждающим чувством... Церковь Покрова, отражающаяся в тихих во­дах Старицы, представляет собой один из прекраснейших памятников древне­русского зодчества».

Но Смирнова и Кузнецова в Москве нет — возвратятся через два-три дня, а без них вряд ли удастся решить судьбу реплики. Однако острый разговор об этом происшествии возник сразу же на летучке: ошибка ли публикация стихот­ворения Коржавина или нет, отвечать ли «Комсомолке» или промолчать?

Завершая летучку, заместитель главного редактора Косолапов сказал, что ошибочно не само по себе стихотворение Коржавина, оно вполне уместно в сбор­нике, ошибка в его публикации в массовой общественно-политической газете в то время, когда в стране проводится важная идеологическая кампания, за это редакция получила серьезное замечание от руководства Союза писателей.