Лазарь Лазарев - Шестой этаж

Лазарь ЛАЗАРЕВ

ШЕСТОЙ ЭТАЖ

Главы из книги воспоминаний

Сороковые — шестидесятые годы прошлого века запечатлены в русской мемуаристике полнее, чем наши — века двадцатого — сороковые—шестидесятые. Поэтому о некрасовском «Современнике» мы сегодня знаем, пожалуй, больше, чем о «Новом мире» Твардовского.

Мои воспоминания посвящены «Литературной газете», в которой я работал с 1955 по 1961 год. Не о себе я рассказываю. «Я просто «Записная книжка», где жизнь играет роль писца» (Вяземский). Этому принципу я старался следовать.

«Литературная газета» при Симонове и при Рюрикове

Я работал в «Литературке» при трех главных редакторах, при трех разных «режимах», при трех составах редакции — и все это за шесть лет. Смена главного редактора неизменно влекла за собой не только изменение курса газеты (главным образом по отношению к тому, что происходило в литературе и искусстве, но за этими процессами уже ясно просматривались определявшие их глубинные полити­ческие проблемы трудно наступавшей «оттепели», все углублявшийся раскол общес­тва на сталинистов и антисталинистов), но и смену стиля внутриредакционной жизни, атмосферы, правил поведения. Происходило обновление не одной лишь редколлегии (из подписывавших газету только три человека сохранялись все эти годы — Валерий Косолапов, зам. главного редактора, Георгий Гулиа, то курировав­ший какой-то конкретный участок редакционного поля, то не имевший определен­ных обязанностей, Борис Леонтьев, шеф международного отдела), но и сотрудников, почти поголовное в отделе литературы и искусства, здесь, как в пехоте после тяжелых боев, мало кто уцелевал. Преемственность, столь необходимая в любом деле — и в газете тоже,— осуществлялась за счет нерушимости международного отдела, в котором почти ничего не менялось, скорее всего потому, что перемены, происходившие во внутренней жизни страны, сюда не докатывались, внешнеполи­тические критерии и оценки если и менялись, то исключительно по команде сверху — именно таким образом были восстановлены отношения с Югославией.

Не только тогда, когда я пришел в газету (года через полтора после того, как Симонова сменил Рюриков), но даже после Рюрикова, при Кочетове — и не в коридорных разговорах, а на летучках и планерках — то и дело вспоминали с укором: «А вот при Симонове...», вспоминали о той поре как о золотом веке газеты. Симонов создал писательскую газету нового типа, не ограничивающуюся, как это было на протяжении многих лет, лишь делами литературы и искусства.

«Литературка» стала главной трибуной писательской публицистики, она проде­монстрировала возможности этого жанра, его общественный потенциал. В сущности, «Литературка» тогда была единственной газетой, имевшей свое лицо. Все остальные обычно наполовину, а порой и целиком заполнялись официальными материалами, да и в собственных в той или иной степени повторяли официальные — уже это делало их неотличимо похожими друг на друга. «Литератур­ка» — пусть в определенных, не очень широких границах — все-таки обнаруживала собственный взгляд на вещи.

Как ни странно (в это сегодня трудно поверить, особенно молодым людям, не дышавшим тем воздухом), обновленная «Литературка» была создана по прямому указанию Сталина. Так получилось, что Сталин даровал ей относительную свободу. Конечно, Сталин и думать не думал, что эта свобода может стать щелью для распространения либеральных настроений, которые выкорчевывались им после войны самым решительным, самым свирепым образом, у него были свои, совершен­но иные цели — ему потребовался орган для неофициозной полемики с Западом.

В «Записках человека моего поколения» Симонов вспоминал, как было дело:

«— Мы здесь думаем,— сказал он (Сталин. — Л.Л.), что Союз писателей мог бы начать выпускать совсем другую «Литературную газету», чем он сейчас выпускает. Союз писателей мог бы выпускать своими силами такую «Литературную газету», которая одновременно была бы не только литературной, а и политической, боль­шой, массовой газетой. Союз писателей мог бы выпускать такую газету, которая остро, более остро, чем другие газеты, ставила бы вопросы международной жизни, а если понадобится, то и внутренней жизни. Все наши газеты — так или иначе официальные газеты, а «Литературная газета» — газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально. «Литературная газета» как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это «Литературную газету», но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать делать свое дело.

Я очень хорошо помню, как Сталин ухмыльнулся при этих словах».

Указание Сталина, относившееся главным образом к международным делам, Симонов, реформируя «Литературку», осмелился истолковать расширительно. Ви­димо, он считал, что, если Сталин будет доволен тем, как газета выполняет поставленную задачу, все остальное сойдет ей с рук. Но кто мог знать, где границы той «левизны», которую Сталин обещал терпеть? И чему он ухмылялся, призывая газету не бояться критики сверху? Я не зря употребил здесь слово «осмелился» — со Сталиным, это все хорошо знали и тогда, шутки были плохи, а «Литературка» выступала иногда — по тем временам — отчаянно смело. Она затеяла, например, дискуссию о раздельном и совместном обучении в средней школе, продемонстриро­вав, что большинство читателей Высказывается за совместное, поддержав эту точку зрения, хотя в редакции знали, что сам Сталин сторонник раздельного обучения девочек и мальчиков. О том же, чем, как правило, заканчивались споры со Стали­ным, было хорошо известно из гулявшего с 30-х годов анекдота, авторство которого приписывалось Радеку: «С товарищем Сталиным трудно спорить: ты ему сноску, он тебе ссылку».

Да и вообще, как все деспоты, Сталин был необычайно капризен. Никто не знал, какая вожжа ему нынче попадет под хвост, что он выкинет. Как-то мы с Косолаповым поздно засиделись в редакции — номер опаздывал. Сидим, томимся, ждем, когда же наконец дадут подписные полосы. Делать нечего, да и чем в эту пору заниматься, кроме выходящего номера? Лучшего времени для воспоминаний, ка­жется, не бывает, разве что в поезде дальнего следования.

Косолапое — к слову пришлось — вдруг вспомнил, как закрыли газету «Куль­тура и жизнь», в которой он работал ответственным секретарем. (Почти никто о ней не горевал, она в культуре проводила политику «выжженной земли», но дело в данном случае не в этом.