Газета Завтра - Газета Завтра 33 (1237 2017)

Приведу выдержку из интервью министра обороны РФ генерала П. Грачёва1, которое многое проясняет в ситуации того времени: "…открыто с самого начала против ввода войск выступал только Борис Громов, но и он не подавал в отставку до поры до времени, выжидал. Ещё до ввода войск руководить операцией я назначил командующего Северо-Кавказским военным округом генерала Митюхина Алексея Николаевича. А сам его подстраховывал. Но Митюхин, когда под Слепцовском началась стрельба, запаниковал. Начал орать на подчинённых — растерялся. Я пробовал успокоить — не вышло. Потом позвонил ему: ты, говорю, заболел, садись на вертолёт и лети в Ростов.

Сам начал командовать. Но ведь я не мог бросить всю армию и заниматься только Чечнёй. Приглашаю 1-го зама — командующего сухопутными войсками генерала Воробьёва. В Моздоке он отвечал за подготовку солдат к боям. На заседаниях штаба всегда чётко и очень толково делал доклады: товарищ министр, такие-то части готовы идти в наступление, такие ещё готовятся. Он и сейчас в Думе очень чётко говорит, и все думают, что он очень бравый генерал. Знаменитый депутат, всё знает, всё умеет. Я объяснил ситуацию: Эдуард Аркадьевич, Митюхин заболел, сам Бог велит вам возглавить операцию. И тут мой дорогой генерал Воробьёв, сильно покраснев, помолчав секунд 15-20, вдруг заявил: командовать отказываюсь. Как так? Я вам приказываю! А он: войска не подготовлены. Как это? Почему вы раньше не говорили? Вот ваши доклады, вы отвечали за подготовку. Значит, вы меня обманывали? Вы знаете, чем это грозит? 15 лет или расстрел. Как хотите, отвечает, так и оценивайте, командовать не буду. В общем, я отправил его в Москву и пригрозил судом. Он щёлкнул каблуками. В Москве я обо всём доложил Ельцину, даже сказал, что Воробьёва надо судить. Б.Н. попросил подобрать руководителя операции. Генерал Кондратьев мне сразу сказал, что с него хватит 93-го года, не выдержит — больной. Миронову даже не предлагал — тоже больной, в Афганистане сердце надорвал. Громов отказался. Объяснил, что всегда выступал против ввода войск в Чечню, сказал, что готов написать рапорт об отставке. Больше замов у меня не было. В мирное время все хорошие, умные и смелые, а когда начались боевые действия — в кусты. Такое бывает и у генералов".

То, о чём незадолго до своей смерти так откровенно рассказал Павел Сергеевич в интервью газете "Труд", уже тогда обсуждали в войсках группировки. Отрывистые сведения доходили и до журналистов. О той атмосфере, и политической, и военной подробно рассказал в своих книгах генерал Геннадий Трошев. Там присутствуют некоторые штрихи к портретам непосредственных участников чеченских войн (генералов). Любопытный и обстоятельный анализ тех событий, на мой взгляд, дал и военный журналист Виктор Баранец в своей книге "Ельцин и его генералы".

В такой, без преувеличения, тяжелейшей и взрывоопасной ситуации в стране общество черпало всю информацию с помощью газет и телевидения. Люди хотели знать правду о происходящих событиях. Информационная составляющая приобретала всё большее значение. И многое зависело от генеральского корпуса.

Кстати, первые попытки установить тесные и доверительные отношения с прессой предпринял генерал Грачёв. Пресс-конференции и брифинги стали обычным явлением. Несмотря на шквал критики в свой адрес, он частенько давал интервью многим ведущим изданиям. При Грачёве впервые стали поощрять не только военных журналистов, но и представителей гражданских СМИ. Даже балы прессы стали закатывать на Арбате, где столы ломились от всевозможных яств и горячительных напитков. Ведущие редакторы задабривались дорогими подарками. Но подобные мероприятия носили скорее показушный характер, главной проблемы они не решали. Нужны были новые подходы, иная система работы.

Первые (конкретные!) предложения об информационном обеспечении в условиях локальных конфликтов были выработаны не в больших кабинетах министерства обороны, а в тесной комнате пресс-центра СКВО. В то время возглавлял его полковник Яков Фирсов. Он разработал комплекс мер о едином информационном пространстве в условиях локальных конфликтов. Наработки легли на стол генерала Митюхина. До начала боевых действий оставалось ещё полгода. Командующий отнёсся к предложениям подчинённого равнодушно, бумаги сунул в долгий ящик. Больше к этому разговору не возвращались. Мол, не высовывайся, в Москве сами всё придумают. И в столице что-то думали. Видимо, не сидели сложа руки. Но, судя по первым месяцам, да и всей первой чеченской кампании, кроме запретов и, по сути, введения цензуры ничего так и не придумали.

А вот будущий начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин отнёсся к предложениям Фирсова серьёзно. Новшества постепенно, пусть со скрипом, но стали внедряться. Обозначились контуры конкретной, плановой работы. Анатолий Васильевич обычно сторонился прессы. Но сыграл большую роль в переломе всей информационной работы, особенно во вторую чеченскую кампанию. Мало кто знает, но перед тем как наши войска форсировали Терек и начали с нескольких сторон брать мятежную республику в клещи, Квашнин имел предметный разговор с руководителями ведущих телекомпаний страны. Например, с О. Добродеевым. Встречи носили неформальный характер. Были выработаны чёткие правила поведения журналистов в зоне боевых действий, порядок взаимодействия и подачи информации.

Появились и ньюсмейкеры в генеральских погонах, о чём я уже рассказывал в предыдущей главе. Наиболее важные и ключевые события хода войны регулярно комментировали генералы В. Казанцев, Г. Трошев, В. Шаманов. Это обстоятельство неоднозначно воспринималось даже в высоких кабинетах Генштаба. Геннадия Николаевича, например, нередко упрекали за частое появление на телеэкране: несолидно, мол, командующему комментировать не самые громкие события.

Трошев хорошо понимал, сам не раз прочувствовал, как тяжело публично говорить о тактических просчётах и боевых потерях. Но и умалчивать об этом нельзя, ведь в противном случае общество перестаёт доверять официальным источникам. В этом плане показателен пример с 6-й ротой десантников, принявшей неравный бой под Улус-Кертом с превосходящими силами боевиков.

В штабе группировки случился ступор. Пожалуй, впервые за последние месяцы боёв. Москва молчала, руководство в Ханкале также решило пока ничего не сообщать прессе. Но шила в мешке не утаишь! Меня ежеминутно дергали журналисты информагентств и телевидения, расспрашивая о больших потерях в горах.

— Что говорить? — допекал я, в свою очередь, оперативников штаба, которые уже получали донесения из штаба Восточной группировки. Те только разводили руками. Скажи, мол, что-нибудь. Потом разберёмся.