Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6603 ( № 25 2017)

Синяком разукрасив плечо.

Я не знал: до какого предела

Боль – сильна, смехотворен – испуг.

…А вратарь через месяц приделал

Бельевую верёвку на крюк.

* * *

Никуда она не убежит.

А.Б.

За окном нет ни вишни, ни яблони,

И отцвёл золотой абрикос.

Вот и лето закончилось зяблое

Под трещотку усталых стрекоз.

Что осталось в стакане надтреснутом?

Листья мяты, истёртые в прах.

Горький вкус перезрелого детства там

На солёных остался губах.

Вышло так, что, ребёнок обласканный,

Вырос я в неуклюжий мешок,

Переполненный книжными сказками,

Где всегда побеждал лежебок.

Так и жил на печи, и надеялся,

Что однажды спасёт от беды

Худосочная бабка-волшебница

С полторашкой живою воды.

Небылицы никак не сбываются,

До финала остался глоток.

Золотой абрикос осыпается:

Точно капельки в землю врезаются,

На вишнёвый похожие сок.

Считай, перевод оконченВыпуск 6

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Лицей

Теги:Дана Курская , поэзия

Дана Курская

Меланоцет Джонсона

В кабинете пыльном Джонсон кладёт пинцет

двигает микроскоп

моет стеклянный сосуд

Этим январским утром миру подарен меланоцет

Джонсона

стоп

так отныне его зовут

Если ты вечность жадно желаешь схватить за хвост

дам я рецепт

чтобы вы с ней сплелись

открой, своей смерти этим замедлив рост,

меланоцет

именем поделись

Хищный удильщик, ты мой отныне весь

плыви, моя кроха,

лампочки на усах

Каждый мечтает, как может, остаться здесь:

Палочки Коха

ленточки Мебиуса

А когда вдруг наступит, Джонсон, и твой черёд

уходи как январь

тихо и не скорбя –

Где-то в тёмных глубинах самых глубоких вод

плавает тварь,

обессмертившая тебя.

МК-тупик

настигающий образ моря

подкожный бойлер

кровь стучит в висках как будто нога в трамплин

пей из глаз моих только юные песни

пой мне

в тишине узнаю – «Ддт», «Наутилус», «Сплин»

их аккорды взлетают в космос,

сбивая звёзды

словно ядерный взрыв, обрекающий пустовать

образующий только пропасть

и только пропасть

и из пропасти прорастает диван-кровать

за которой вздымают волны

пустые скалы

на остывших плитах вращает жерло воронка дна

и засасывает сползшее одеяло

снежный путь – начало

и смерть как фонарь видна

зажигалку во мне в этот миг

заслони от ветра

кремень высечет в сумраке молнией злую нить

ты губами из пачки вытянешь сигаретку:

«Детка,

слушай, надо это как-нибудь повторить»

* * *

за гробом нету ни черта

ни ангела с трубою

какие там ещё врата

никто от люльки до креста

не свяжется с тобою

прощаться надо навсегда

по вехам и минутам

какого там ещё суда

ты ни туда и ни сюда

и никого не ждут там

и только пыльный василёк

Растущий за оградой

хоть синий глаз его поблёк

встаёт безверью поперёк

не тронь его

не надо

Шкатулка

Под снежным шёпотом чуть дремлет многоглавый,

За несколько столетий подустав.

И вздрогнет утро за Рогожскою заставой.

На Тихорецкую отправится состав.

Движенье повторяется веками –

Погаснут на Арбате фонари.

Но тут в окне на Коптевской механик

Спасёт нас всех, промолвив: «Отомри…»

Казалось бы – зачем мешать земному?

Чем сдержишь ритм пружины городской?

Но снег уже ложится по-иному

На крыши Долгопрудной и Тверской.

Как будто в механической шкатулке

Вдруг сбился стук стальных кручёных жил.

И заново змеятся переулки

На карте города, в котором ты не жил.

Ведь механизм отныне неисправен.

Он прав был, эту шалость совершив.

…По Красной площади стремглав идёт Гагарин

И повторяет в ужасе: «Я жив!»

* * *

говорят, её чувствуют как удар

с чем-то часто путают Божий дар

но её не спутать в нервов тугой клубок

не сложить как жужелку в коробок

говорят, нависает штормом, бурлит рекой

а у нас февраль в окне и покой

а у нас в духовке брокколи и минтай

– Почитать тебе сказки Пройслера? – Почитай.

говорят... впрочем, пусть себе говорят

пусть у них она словно импульс или разряд

ведь у нас есть тоже своя беда

– Почитать тебе Антокольского? – Никогда!

но когда пора отходить ко сну

я мой смысл обретаю во всю длину

– Приготовить на утро яичницу? – Приготовь.

...если здесь не любовь, тогда что – любовь?

Ваганьково

Земля принимает с одиннадцати до шести

В прочее время можно здесь погулять

Лёгкий ветер в листьях прошелестит

Если хочешь – пробуешь разгадать

После двенадцатой рюмки выползет темнота

И накроет край, где никто не считает дни

Если хочешь – закрой глаза, посчитай до ста

И тогда отовсюду выйдут к тебе они

Вот тогда и расскажешь про гулкий свой бой часов

Про панельный дом, где тебя ах никто не ждёт

В этот край оградочных адресов

Ты пришёл унять под ногами лёд

Расскажи им про деньги в стылой своей горсти

Про холодную одноместку свою кровать

Как ты принимаешь всех с одиннадцати до шести

В прочее время стараешься погулять

Как дрожит в больной руке твоей карандаш

Как дрожит звезда по ночам у тебя в груди

И тогда они скажут: «Ты тоже, ты тоже – наш.

Вот поэтому больше не приходи».

Непрощённые

Восемнадцать суток не ела и не пила воды.

Не ходила во храм, пряла по-иному пряжу.

Федеральный канал засигналил заставкой «Не ждите беды!»

И страна взволновалась – а что там по радио скажут.

В интернете скандал: папа римский изрёк, что прощают не всех.

Трактовавший небесную твердь призывал к изменению фабул.

…И стояла на шатком балконе, упрямо таращась наверх.

В этот день был разбит объектив телескопа «Хаббл».

Вскоре замерли фабрики. Схлопнули свет маяки.

Банкоматы пищали в ночи: «Ожидайте расплаты!»

…Молча тёрла виски, когда люди схватили штыки

И толпой непрощённых направились вдруг к Арарату.

И идут к изголовью горы, и сдают никому города.

И за каждый шажок на телах проступает расправа.

…Тихо спустится вниз. Я спрошу: «А меня-то – куда?»

Но она всё молчит. Только крестит нас слева направо.

Бабушка моя

Существуют мужья, подло обманывающие немолодых жён

Некоторые финансисты ловко подделывают цифры в годовых отчётах.

Современные школьники умудряются затирать двойки

цифровым ластиком в электронных дневниках.

Все брешут кто во что горазд.

Я – чудовищно вру своей бабушке.

– Как ты, Мурзилка? – спрашивает она меня,

наклонив голову вбок как старая канарейка.