Н. Чернышевский - Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 2. Статьи и рецензии 1853-1855 - 1949

31 Н. Г. Чернышевский, т. II

Мы поместили этот список Для того, чтобы понятны были суждения о Пушкине, являвшиеся в последнее время его жизни. Но еще интереснее обозреть хронологическую последовательность, в которой были написаны важнейшие произведения Пушкина. Этот список — самое верное свидетельство о развитии его поэтической деятельности.

Годы:

1820. Руслан и Людмила.

1821. Кавказский пленник.

1823, 1824, 1825. Первые шесть глав Онегина. — Борис Годуноз.

1825. (Борис Годунов.)

1826. Сцена из Фауста.

1827. Арап Петра Великого.

1828. Полтава.

1829. Галуб.

1830. Скупой рыцарь. — Моцарт и Сальери. — Каменный гость. — Пир во время чумы.

1832. Русалка. — Дубровский.

1833. Медный всадник. — Капитанская дочка. — Пиковая дама. — Египетские ночи.

Плещеев, Сергей Иванович, написал «Обозрение Российской империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии», сочинение, имевшее ие менее трех изданий, и перевел «Путешествие английского лорда Балтимура из Константинополя через Румелию, Болгарию, Молдавию и пр. в Лондон» — книга, также имевшая два издания.

«Путевые записки во святый град Иерусалим и в окрестности оного. Калужской губернии дворян Вешняковых (Ивана и Василия) и мядынского купца Новикова в 1804 и 1805 годах». Москва, 1813. — «Путешествие к святым местам, находящимся в Европе, Азии и Африке, совершенное в 1820 и 1821 годах села Павлова жителем Киром Бронниковым». Москва, 1824.

«Пешеходца Василия Григорьевича Барского Плаки-Альбова, уроженца киевского, монаха Антиохийского, путешествие к святым местам, в Европе, Азии и Африке находящимся, предпринятое в 1723 и оконченное в 1747 году». Две части. Первое издание, С.-Петербург, 1778 года; 6-е издание, С.-Петербург, 1819. В 1847 году было напечатано извлечение, под заглавием: «Путешествие в Иерусалим Василья Григорьевича Барского».

Москва, в тнпогр. Евреинова.

Священником Иоанном Грацианским, три части: С.-Петербург, 1815–1817; и князем Шаликовым, три части, Москва, 1815–1816.

Вот, например, стопы первых стихов «Одиссеи»:

дактиль, дактиль, дактиль, дактиль, дактиль, спондей, дактиль, спондей, дактиль, дактиль, дактиль, спондей, спондей, спондей, дактиль, дактиль, дактиль, спондей.

Продолжив разбор, мы увидим, что разнообразие все увеличивается. В каждых пяти стихах мы найдем, по крайней мере, четыре различных размера. Одинаковых к ряду почти не бывает.

Вот, например, начало «Одиссеи» в переводе Жуковского (мы берем «Одиссею», а не отрывки «Илиады», теперь изданные, потому что Жуковский успел, по справедливому замечанию издателя, придать окончательную отделку только начальным стихам своего последнего труда): отмечаем курсивом хорей:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен.

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасеньи заботясь Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны Были однако заботы, не спас он сопутников; сами Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,

Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога,—

День возврата у ннх он похитил. Скажи же об этом Что-нибудь, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.

Затем опять начинаются бесконечным рядом чистые дактили. Вообще, на целую сотню стихов едва приходится в «Одиссее» у Жуковского восемь или девять, в которых попадается хорей, да и те опять часто стоят рядом, производя новую монотонность.

Впрочем, не только русскому, но точно так же и немецкому.

Вид сей вещицы представлен на верхней доске переплета у книжки: «Слово о благочестии и нравственных качествах Гиппократова врача». Москва# 1814 г. На исподней доске того же переплета изображен краеугольный (кубический) камень эмблема земли; на нем горящая лампада: — это огонь; на лампаде ползет пиявица и сидит бабочка; это будто бы вода и воздух; мысль такой эмблемы четырех стихий принадлежала Мудрову отцу, а Мудров сын исполнил ее на печати. К сожалению, резчик слишком пересолил свою стряпню, приделав пиявице усики и какую-то щетинку по спине.

Я вижу весь собор безграмотных Славян,

Которыми здесь вкус к изяществу попран.

Против меня теперь рыкающий ужасно,

К дружине вопиет наш Балдус велегласно:

«О, братие мои, зову на помощь вас!

Ударим на него, и первый буду аз.

Кто нам грамматике советует учиться,

Во тьму кромешную, в геенну погрузится;

И аще смеет кто Карамзина хвалить,

Наш долг, о людне, злодея истребить.»

В славянском языі^е и сам я пользу вижу,

Но вкус я варварский гоню и ненавижу,

В душе своей ношу к изящному любовь;

Творенье без идей мою волнует кровь.

Слов много затвердить не есть еще ученье;

Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье.

(Послание к Жуковскому.)

В тексте у Чернышевского, очевидно ошибочно, вместо слов» «Советница» стоит «Бригадирша», — Ред.

См. запись в дневнике 7 сентября 1848 года — Н. Г. Чернышевский Поли. собр. соч., т. I, Гос. издательство художественной литературы,

М. 1939, стр. 108. _

Имеется в виду цикл популярных статей по вопросам эстетики, который Чернышевский намеревался напечатать в «Отечественных записках». Сохранились лишь две статьи из этого цикла (см. 127, 159 стр. наст. тома).

Это не совсем точно: Чернышевский приводит в диссертации большую цитату, представляющую перевод нескольких страниц из «Эстетики 31 31 Это не совсем точно: Чернышевский приводит в диссертации большую цитату, представляющую перевод нескольких страниц из «Эстетики 31 Фр. Фишера, а также две выписки из «Эстетики» Гегеля. Фр. Фишера, а также две выписки из «Эстетики» Гегеля.

В статье «Критический взгляд…» (см. стр. 158 наст, тома) Чер-вышевскнй, говоря о «реформе в эстетике», указывает, что теоретические источники его исследования «можно отыскать не далее, как, например, в «Отечественных записках».

См. письмо отцу 13 января 1859 г.:

«Вчера узнал я неожиданную новость о деле, про которое забыл думать, но которое, вервятно, интереснее для Вас. Вот уже четыре года, как я держал экзамен на магистра. По окончании всех формальностей решение университетского совета было, как обыкновенно, представлено на утверждение министру народного просвещения. Министром в то время был Норов, который не мог слышать моего имени, — почему? бог его знает, я никогда его в глаза не видел, но были у меня доброприятели, которые потрудились над этим. Отвергнуть представление университета он не решился, потому что это было бы нарушением обычных правил, но положил бумаги под сукно. Университетские очень обиделись и года два приставали ко мне, чтобы я подал в университет вопрос о моем магистерстве, — тогда университет имел бы формальное основание васти дело. Я отвечал, что мне в этом нет надобности, что если они обижены, то могут поступать как угодно, а что я даже рад… потому что, слава богу, имею некоторую репутацию, не нуждающуюся в министерских утверждениях, а это дело придавало ей больше эффекта. Наконец, сменился Норов. Университетские опять приставали ко мие, чтобы я дал им нужную бумагу. Я опять сказал, что не имею в том надобности. Наконец, вчера, не знаю как, получается утверждение министра. Я улыбнулся-.» («Литературное наследие», т. II, стр. 281).