Газета Завтра - Газета Завтра 23 (1227 2017)

Розанова всю жизнь волновала проблема, неразрешимая для православного ума: как Иисус родился от еврейской женщины? Логос пришёл в мир, произошло нисхождение Неба на землю, но через еврейское чрево. Физиологическая сторона этого вопроса казалась Розанову средоточием всех метафизических парадоксов. Сам себя Розанов называл антисемитом и юдофилом одновременно. И Флоренский тоже был этим озабочен. Для него не было разницы между духовным и материальным измерением мира–мир един, нет никакого дуализма. Но монофизитами они не были. И Розанов, и Флоренский понимали, что произошло чудесное рождение Бога, но что дальше? Как мы связаны с этим рождением, с этим чревом?

Ещё одна тема специфического православного синтеза – Фаворский свет. Как можно глазом человеческим увидеть Божественный свет? Что с глазом происходит? Как, выражаясь современным языком, эта коммуникация возможна, как её помыслить?

Как помыслить рождение из еврейского чрева православного Бога и как помыслить видение этого Бога во славе на горе Фавор простым человеческим глазом? Любой сегодняшний русский вопрос – Путин, Украина, Сирия, "пятая колонна", Запад и Россия, всё что угодно – может быть редуцирован к этим двум вопросам. Точнее, даже к одному – это один вопрос, вопрос об особой физичности духа, о трансцендентальной (идеальной, априорной) материи смысла.

***

Для меня очень важно, что современный антрополог не принимает картезианского разделения на две субстанции, а задаёт любому фрагменту социальной реальности вопросы, исходя из монистической парадигмы. От этого его оптика становится совершенно иной. И это, конечно, гораздо ближе к вопросам, которые ставили Розанов, Флоренский и ранний Лосев.

Антрополог может в отношении сообщества учёных из лаборатории ставить те же вопросы, которые ставятся в отношении туземцев Африки, Полинезии или Южной Америки: как построена система родства, какова система закрытой и открытой информации, как организованы язык и коммуникация,как они одеваются и отмечают праздники.

Мы будем издавать потрясающую книгу американского антрополога Эдуардо Кона "Как мыслят леса" с подзаголовком "К антропологии по ту сторону человека". Кон рассматривает индейцев притоков Амазонки как цельный мир, где невозможно сказать о принципиальных онтологических различиях между людьми и средой, в которой они живут. Это же касается их языка. Одна из важных этических максим антрополога: не стесняйся акцента, не стесняйся речевых провинциализмов. Потому что через эти локальные, «неправильные» формы речевого поведения проявляет себя прямая манифестация монистической структуры мира. Чем локальнее, чем "провинциальнее" твой язык, тем больше ты принадлежишь этому холистскому единству. Это Лесков очень хорошо понимал. Сейчас для меня, наверное, он самый важный русский писатель. В "Железной воле" этот момент хорошо прописан. Когда немец уже шёл по пути к смерти в поединке с блинами, дьякон Савва его упрекает, что он блины "жустерит". Что такое "жустеришь"? Что это? Оказывается, это диалектное слово, которое означает не глотать, а пережёвывать, передвигать пищу во рту. То есть в чём было спасение немца? Не надо было блины воспринимать как обычную еду. Ты положи блинок в сметану, икорки добавь, потом в рот, а дальше блин сам дорогу найдёт. Не надо им управлять, управление блином, менеджмент блина – это смерть. Немец умер, потому что не понял смысла диалектного слова "жустерить". Вот такие вещи очень важны для антрополога.

Индейцы, которых анализирует Кон, понимают, что время не носит линейный характер, что оно определяется сезонами. Сезонная цикличность времени предельно важна для создания монистического мира. Мы давно привыкли к линейному, календарному времени, но ответ на вызовы глобализации – именно сезонное восприятие времени. Которое совсем по-другому формирует подход к жизни.

***

Что такое кулинарный ответ вызовам глобализации? Это квашеная капуста с гречневой кашей –любимая еда великого русского певца Сергея Лемешева. 90% продуктового ритейла в России – глобальные продукты. Герман Стерлигов с ума сошёл на этом, но действительно: хлеб, который мы едим, – не хлеб, а глобальная хрень. Особенно это касается белого хлеба. И Стерлигов делает особый ржаной хлеб, который очень дорого стоит. Но мы же не можем себе позволить платить за буханку 1500 рублей, как он требует. Зато есть выход – квашеная капуста и гречневая каша. Это наш мощный ответ глобальному продуктовому ритейлу. И таких ответов хватает. Везде в мире, не только у нас. Глобализация перестала быть ценностью – все хотят, грубо говоря, есть свою гречневую кашу с квашеной капустой.

Весь наш проект конца девяностых– начала нулевых, с Прилепиным, Елизаровым был во многом не выбором между локальным и глобальным, а нашей версией демократического глобализма. То есть был элитарный глобализм, выраженный у нас гайдаровскими реформами. Машина, которая готова всё перемолоть –мол, пусть те, кто оказались внизу, или сами научатся плавать или утонут. А элита выбирает финансовый глобализм вместе с глобализмом французских сыров и итальянских вин. И низовым ответом на это стал глобализм сырной сардельки, поедание которой описано в прилепинском романе "Санькя". Пустой холодильник, денег нет, закипает вода в кастрюльке, и туда герой бросает странную штуку под названием "сарделька с сыром". Понятно, что эта сарделька придумана не знатоками русской кухни. Они придумана потому, что люди едва сводили концы с концами и нуждались в дешёвой еде. Но это выбор демократического глобализма, а не выбор локального вместо глобального. Выбор локального – уже совсем другой выбор. Тот же Захар Прилепин не выбирает локальное, оно не является для него главной ценностью. Он ориентирован на большое милитарное демократическое глобальное. А локальное выбирает, например, Михаил Тарковский. Я тоже выбираю локальное. Точнее, выбираю элементы глобального элитизма и пытаюсь их соединить с элементами локализации. Например, я очень люблю итальянские вина, люблю, что скрывать,какие-то довольно дорогие продукты. Я с удовольствием их ем, когда есть такая возможность, но практически каждый день я ем гречневую кашу с квашеной капустой, как Лемешев. Ведь в жизни самые ценные, главные вещи –те, которые не выбираются. Друзей, любимых женщин мы не выбираем, они на нас сами "сваливаются". То же самое с квашеной капустой и гречневой кашей. Это наша судьба, мы ею выбраны.

***

Как-то приезжал в Россию знаменитый французский ресторатор Поль Бокюз. Его пробовали угощать русской кухней или, точнее, той, которую выдают за русскую. А потом повели на рынок, где он углядел букеты для засолки – укроп, смородиновый лист, хрен. И этот мастер сказал: вот он, ваш абсолютный кулинарный шедевр. То есть то, что составляет запах ферментированной еды, квашеной капусты, солёных грибов, солёных огурцов, чуть южнее – солёных арбузов. Не сварено, не замариновано в уксусной эссенции, а именно положено в ароматизированную жидкую субстанцию для брожения. Бокюз, когда унюхал букет для засолки, сказал, что это и есть оригинальная вкусовая гамма, которую ищут знаменитые повара. А у вас она найдена. И на этой основе он предлагал искать какие-то варианты сочетаемости запахов и вкусов и делать не только ферментированную еду типа солёных огурцов, но и вообще создавать вкусовую гамму, которая могла бы быть каким-то дополнением к неферментированным обычным блюдам и в таком сочетании составить принцип русской кулинарии.