Литературная Газета - Литературная Газета, 6597 (№ 19/2017)

Истончаясь.

Наливаю пару кружек чая:

Приезжай.

Я так тебя люблю!

* * *

Я прощаюсь с тобой...

Непокорную горечь тумана

Наливаю в гранёный,

Омытый ветрами стакан

Значит, будет покой.

Это так непонятно и странно!

Значит, ветер солёный

Не высветит мне Магадан.

Значит, будет сентябрь,

Шелестящий подошвами листьев,

Значит, будет зима

Колыхаться в полярном бреду.

Значит, буду не я

Сквозь пургу пробиваться неистово?

Жаль, не я.

Я с ума

От познанья такого сойду.

* * *

Мой друг – неудачник:

Шесть ходок на зону,

Да только печник – хоть куда.

Он мог гончаром стать

И делать вазоны,

Ведь спрос на вазоны – всегда.

А он, как ни странно,

Но вкладывал душу

В тепло, в неожиданность встреч.

Я глажу кирпич.

Мне судьбу не разрушить.

Но топится, топится печь.

Раздолье русское

Александр Сарычев

Родился в селе Романовы Дарки Рязанской области. Публиковался в различных литературных изданиях. Автор книги «И у красных рябин». Живёт в Москве.

Рязанский край

Рязанский край – он дорог мне,

Из всех красот земных на свете,

В летящей суматохе дней,

В пьянящих утренних рассветах.

Берёз немыслимая синь

К себе зовёт прохладой свежей,

И необъятностью равнин

Ласкает взор тепло и нежно.

Озёр сиреневая гладь,

Оки спокойная беспечность,

Где снова хочется пропасть

И раствориться здесь навечно.

Полей раздолие златых

И аромат густой полыни,

О, как же не любить мне их

Под этим небом светло-синим.

Как не раскрашивать цвета

Земли родимой, хлебосольной

И эти тихие места

Любить пронзительною болью.

Рязанский край, любимый край –

Судьбы ранимая отрада,

Раздолье русское и рай,

Ты для души моей награда.

В рубаху свой

Я в рубаху свой, конечно, был,

За сохою в пахоте ходил,

По траве звенящею росой

Я размашисто махал косой.

К водопою верного коня

Вёл, уздечкою его звеня,

Для деревни был в рубаху свой,

А сейчас, сейчас я городской.

Я забыл про утренний туман,

Про берёзы нежный белый стан,

В апельсин вечернюю зарю,

Уж с деревней песни не пою.

Журавли курлычат уж не мне,

Забываться стал теперь в вине,

И тоска приходит, да и грусть,

Но ты верь, ведь я к тебе вернусь.

Возвратится всё в круги своя,

И с рассветом солнечного дня

Дождь прольётся благостным теплом

Над святым, божественным селом.

Детский смех заполнит пустоту,

И взметнётся песней в высоту,

«Здравствуй, – поклонюсь до пола я, –

Деревенька, милая моя!»

Размышления у театрального подъезда

Искусство / Искусство / МельпоДмена

Тот самый «(М)ученик» в Гоголь-центре

Теги:искусство , театр

О глубине образов и метафор модных режиссёров

– Добрый вечер, у вас билеты на «Машину Мюллера» ещё есть? Поближе...

– Есть, вот по 10 тысяч, в партер.

– Сколько?!

– Десять тысяч. А что вы хотели? Это же Серебренников! Не хотите по десять, возьмите по четыре, но это далеко от сцены, вы не увидите деталей.

О каких «деталях» речь, известно, маркетинг сработал. Весь спектакль разнокалиберные интимные места будут трепыхаться на сцене. Таковы свободные фантазии модного режиссёра, бурно развивающего театр. Но, собственно, не ради них стоило на всё это смотреть, если б цены не кусались. Каждый художник через своё творчество транслирует внутреннее содержание личности, и интересно разобраться, что же нам невольно рассказывает о себе очень востребованный театрами К. Серебренников.

С некоторых пор в голову приходят мысли, оправдывает ли талант художника публичное смакование им своего собственного психологического неблагополучия? Например, в спектакле «(М)ученик» явно сублимированы подростковые комплексы и страхи автора: меня мама с папой не понимали, я отомщу, все дураки, никого не жалко, я один знаю истину и покажу всем! Или взять новую постановку «Сны в летнюю ночь». Вроде бы классическая пьеса, Шекспир. Зачем же Серебренникову понадобилось дополнять великого драматурга текстами В. Печейкина? Потому что до сих пор сохраняется подростковая потребность во что бы то ни стало влепить своей правдой по фальшивым ценностям конформного большинства. В итоге вместо ожидаемых лёгких снов зритель получает тяжёлый фрейдистский транс с интимными картинками, за которыми опять же проступает гигантский фаллос, слепленный когда-то его героем Максимом в «Пластилине». Вроде бы ищет человек новые формы, а получается один и тот же бунт обиженного, сексуально перевозбуждённого подростка.

Без поиска новых форм, без эксперимента нет театра. И если результат носит характер «управляемой ядерной реакции», то да здравствуют новые формы! Но смотришь иной раз и видишь, что реакция как раз не управляема: атомная бомба личных проблем в песочнице творческих амбиций готова рвануть со всеми вытекающими... и забрызгать кефирной спермой или символическими нечистотами. Тоже пунктик, знаете ли... Из спектакля в спектакль можно проследить устойчивую навязчивость психотравмирующей тематики (насилие мира взрослых над ещё свободными молодыми прометеями, весь огонь которых сосредоточен пока только между ног). Фаллические метафоры, противоречивость ценностной системы, цинизм, сквернословие, анальный эротизм, а если уж копнуть глубже, то и признаки деструктивного характера постановок. Всё это может быть проявлениями глубокого невротизма. Но ведь художники творят не в вакууме. Как защититься театру, зрителю? Как определить ту тонкую грань, за которой кончается художник и начинается патология?

В традиционном театре критерием сдерживания, фактором управления либидным потенциалом художника является, как это ни банально, понимание моральных ценностей, духовных начал личности человека-творца. Но в «новой» драме это уже не актуально. Мораль – это синоним лжи, духовность – пустые разговоры и лицемерие. Естественный тормоз элементарной совестливости отключён, и режиссёр сознательно вместо сердца зрителя целит в его ширинку. О каком тогда катарсисе речь? Рвотная реакция и отвращение – это не катарсис, но за таковой с апломбом выдаются. А ведь зрителя не обманешь. Выдавать можно что угодно за что угодно. Но если за душу не цепляет, то пардон, не случилась магия театрального действа. «Страсти» кипят, актёрские аттракционы один хлеще другого, ум перегружен, сердце в смятении, что делать – непонятно.

Тем хуже для зрителей. Театр можно сравнить с гигантской лупой, которая увеличивает как хорошее, так и дурное, синтезируя ассоциации в послевкусие, живущее в зрителе подчас годами. Театр по своей природе способен передавать в сознание и подсознание человека глубинные смыслы, которые иной раз неведомы во всей полноте даже самому творцу. А если творец – глубокий невротик? Зачем нам, зрителям, его смыслы? Что кругом полно насилия и несправедливости – мы знаем, не на Луне ведь живём. Что сексуальная агрессия – тренд нашего времени – спорное утверждение, но и с этой точкой зрения мы знакомы. Пусть лучше талантливый режиссёр предложит путь выхода из душевного кризиса, поведенческую альтернативу! Но автор не может даже думать в этом направлении, потому что пойман в круг своих собственных личностных сценариев. Всё, что он может, это кричать на весь свет о своих детских обидах и констатировать бессилие перед воображаемой тёмной природой базовых инстинктов и комплексов. Что тут нового? Фрейд придумал, а сколько поколений режиссёров и драматургов от него кормятся!