Газета Завтра Газета - Газета Завтра 16 (1220 2017)

Революция — живой организм. Она рождается в муках. Это "роды в смерти", что можно уподобить бабочке, которая, уже насаженная энтомологом на иглу, вдруг конвульсивно исторгает из себя яички, надеясь в последний миг на продолжение жизни. Революцию вскармливают молоком оружия, воли и мечты. Но одной только битвой победы не сотворить. Подросшее дитя революции жаждет созидания, отвергает смерть и преумножает жизнь. Потому сандинист откладывает винтовку и пишет учебник, делает спасительный укол в пору эпидемии, выкорчёвывает банановое дерево, чтобы вырыть окоп, но мечтает, что после боев на этом месте разрастётся дивный сад. Революция перековывает не только орала на мечи, но и мечи на орала, когда юноша революции мужает.

Никарагуанское дитя революции оглядывается на русскую мать, на кубинскую старшую сестру, лелеет новорождённую революцию Сальвадора. Белосельцев для сандинистов — "носитель мысли великой", вестник той страны, откуда музыка революции разнеслась во все части света. Его революция — это уже зрелый организм, мощный исполин. Потому Белосельцеву должно быть ведомо всё о будущем Никарагуа. Он может предсказать путь крохотной страны, готовый повторить путь страны необъятной, готовой, как озеро, отразить в себе небо.

Но никарагуанским романтикам и фанатикам ещё не ведомо, что революция — точка отсчёта бытия, откуда выходит не единственная прямая, а два луча, порождающие разные измерения жизни после революции. В одном — созидание и благоденствие, в другом — вечное преодоление лишений, мук и сомнений. Мир уподобляется весам, где на одной чаше лежит творчество, великая Победа 1945 года, покорение Космоса, а на другой — гражданская война, штрафные батальоны, усталость и растраченность цивилизации.

Потому на юные мировые революции Белосельцев взирает с потаённой тоской, как на возможность вернуться в прошлое, к изначальной точке, чтобы вновь возгореться мечтой о справедливости, вернуть свою Родину на путь Победы и Космоса, спасти её от угасания.

В Никарагуа весь мир состоит из этих начальных точек революции. Мир складывается из них, как из молекул. Эти "молекулы войны", из которых "выстраивались все бойни и несчастия мира", существовали в бытии изначально, ещё до того, как расподобилось живое и неживое.

Молекулы войны просыпаются в вулкане, который, как молох, принимает в свой кратер жертвы — первых сандинистов, брошенных жерло Самосой. Революция это помнит, потому Никарагуа — "страна неостывших вулканов", из которых в любой момент могут извергнуться души казнённых, распространяясь кипящей лавой: "Белосельцев вдруг испытал тоскливый ужас, словно оттуда, из дыры, веяла безликая непомерная воля, и его хрупкая жизнь направлялась этой волей к какой-то грозной, необозначенной и ему недоступной цели. Людские рождения и смерти, чаяния добра и любви, приносимые жертвы безразличны для этой воли, чья неколебимая мощь, излетая из кратера, минует человеческие переживания и чувства, устремлена в открытый, безжизненный Космос".

Молекулы войны несет ураган, будто тот самый блоковский ветер, что теперь набрал силу и свищет "на всём Божьем свете". Никарагуанский ураган подобен ветру из "Осени" Заболоцкого:

Но вот приходит ветер. Всё, что было чистым,

Пространственным, светящимся, сухим, —

Всё стало серым, неприятным, мглистым,

Неразличимым. Ветер гонит дым,

Вращает воздух, листья валит ворохом

И верх земли взрывает порохом.

И ещё предстоит мучительное прозрение света через мглу, дым, пороховые взрывы, когда ураган перевернёт очередную страницу жизни, сделает настоящее прошлым.

Молекулы войны порождают землетрясение, и из трещин в земной коре всходят тонкие ростки революции, способные остановить танки "контрас" и "гринго".

Рио-Коко — артерия земного рая, превратившаяся в "логовище огня", через которое сандинисты идут атаковать врага. Она становится рекой жизни и смерти, где пересекаются все времена и сроки, встречаются все народы, обнимаются предки и потомки: "Все эти притоки и русла, питавшие войну, были связаны между собой во времени и пространстве. Перемещаясь по ним, можно было попасть на любую войну, прокатившуюся за все века по земле". Белосельцев вместе с сандинистами толкает по воде советскую пушку времён Великой Отечественной войны, веря, что именно из неё стрелял его отец, погибший под Сталинградом. У Рио-Коко нет земного истока. Она берёт начало в вечности, в вечность же и уходит.

Революция стирает границу между природой и человеком, между живым и неживым: "Заложенный природой закон, рассчитанный на миллионы лет, связанный с рождением земли, воды, неба. В эту медленную божественную программу была встроена скоротечная, упрощённая схема войны, скорострельный закон сражения, быстро вскипающий и тут же остывающий кипяток столкновений". Революция может "превратить хлеб в камень" и взрастить злаки среди камней. "Соль не бросай", — умоляет в бреду раненый сандинист, будто соль сыплют на его открытую рану и на раны земли, болеющей, потрескавшейся от землетрясений, распоротой окопами и траншеями.

Но образов природы и человека для универсального облика революции Белосельцеву не достаточно. Необходимо облечь её в какую-то иную форму, может быть, не доступную зрению и мышлению, а требующую прозрения и промысла. Белосельцев облекает революцию в тайну. Этот мистериоморфизм приходит к разведчику в образе загадочных светлячков, что окутывают его, словно стремятся снять с него неведомую меру: то ли меру земной жизни, то ли меру в три аршина, то ли меру терпения, веры и жертвенности.

Революция — всегда самопожертвование. Оно не даёт превратиться революции во вселенское зло, наделяет её смыслом и светом, "мистическим сиянием подвига": "Каждый, кто согласен принести хотя бы минимальную жертву во имя других, поддерживает на этом месте свод мира. Несёт на своих плечах войны, болезни, мировое зло, растление, всю страшную тяжесть, готовую разрушить свод. Таких людей много, поэтому свод не падает. Но нести становится всё труднее. Зла всё больше, свод всё ниже. Жертва каждого должна быть всё активней и бескорыстней".

Величайшим самопожертвованием становится любовь. Ещё на пути в Никарагуа в самолёте Белосельцев встречает таинственную красавицу Валентину, которая в революционной стране оказывается медсестрой советского полевого госпиталя.

Любовь Белосельцева к Валентине — его последняя надежда на счастье. Ради неё он готов уйти из разведки, прервать своё задание, скрыться в заповедных русских лесах, где у них будет дом, родится сын, где время, наконец, изменит свой бешеный революционный темп, станет размеренным, будет не подгонять человека, а неспешно вести его за руку по зимней сказке.