Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6596 ( № 17-18 2017)

Жукова Ольга

Теги:Пусть говорят , Андрей Малахов , Дана Борисова

Рефрен развеселой песенки из рекламы глистогонного средства для собак: «Там, внутри, тусовка паразитов» преследовал меня во время просмотра передачи «Пусть говорят», посвящённой горькой судьбе телеведущей Даны Борисовой.

Подружки из тусовки нынешней «Данки» с одинаково раздутыми губами и натянутыми на лоб глазами (двое из них – «мужескаго» пола) невнятно повествовали залу, что же произошло с некогда успешной телеведущей – депрессия, алкоголь, наркотики, словом, «надо спасать Данку». Откровением прозвучали слова матери телезвезды: «Я приношу глубочайшие извинения всем… федеральным каналам за то, что она назвала телевидение помойкой. Эта та помойка, которая её вырастила, которая её кормила, которая её сделала востребованной. Она была популярна, уважаема… она любила эту работу, и ведь с ней случилась беда, когда она потеряла работу, и сама она оказалась вот в этой помойке»...

Но эта телепомойка и виновата в том, что «вскармливает» на потеху публике таких персонажей – без образования и собственных мыслей. А потом безжалостно вышвыривает своих протеже, невзирая на «былые заслуги» и неоправданное самомнение.

Ольга Жукова

Их глазами мы видим войну

Общество / Настоящее прошлое / Память и беспамятство

Оператор Борис Шер

Теги:Великая Отечественная война 1941–1945 гг.

Оружие фронтового оператора – кинокамера

ЦСДФ (Центральной студии документальных фильмов), знаменитой Кинохроники, больше не существует. После скандальных историй с банкротствами, борьбы за недвижимость от уникального явления остались только архивы. Едва не была утрачена мемориальная доска с именами операторов, погибших во время Великой Отечественной. В СМИ появлялась информация, что доску спас охранник, которому новые хозяева здания поручили её разбить и утилизировать. Человек оказался с совестью, связался с Музеем кино, где теперь мемориальная доска и хранится. А ещё остались воспоминания.

В ЦСДФ я пришёл в начале 60-х молодым специалистом. Это была настоящая киноакадемия. А главными «академиками», наставниками – фронтовые операторы. У каждого своё суровое военное прошлое, но узнал я об этом, только когда наступил День Победы. Передо мной были другие люди – с «иконостасами» орденов и медалей на груди. Молчаливые, без позёрства, с неброской мужественностью: Иван Панов, Михаил Глидер, Владислав Микоша, Роман Кармен, Дода Каспий... Был я тогда ассистентом оператора, и мне посчастливилось работать с многими из них.

Иван Васильевич Панов – не просто скромный, стеснительный, и не подумаешь, что перед тобой фронтовой оператор, первым проникший в бункер Гитлера. Панов рассказывал, как они вдвоём с помощником-солдатом шли по подвалу Рейхстага, заполненному пьяными немецкими офицерами. Уникальные кадры обгоревшего трупа фюрера, завёрнутого в ковёр, увидел весь мир. Когда съёмка закончилась и они вышли на воздух, прикомандированный солдат был совершенно белым и, заикаясь, проговорил, что всё время ожидал выстрела в спину.

Позже Панова направили в Италию чиновником, представляющим Госкино, там он подружился с Феллини, который приезжая в Москву, заходил к нам в Кинохронику. Как-то Иван Васильевич подозвал и заговорщицки рассказал, что в Италии делают передачу о съёмках в Рейхстаге. Я спросил, а почему у нас его не показывают. Усмехнувшись, он только развёл руками.

Один из легендарных фронтовиков – «морской» кинооператор Владислав Владиславович Микоша. Он написал яркие биографические книги – «Годы и страны», «Я останавливаю время» – бесценные свидетельства крупной личности и высочайшего профессионализма. Вместе с Микошей в Крыму воевал и оператор Костя Ряшенцев – темпераментный, смелый, говорили, что пуля его, заворожённого, не брала. А уже в мирное время настигла в одной из арабских стран – судьба фронтового оператора.

Одним из самых смелых, отчаянных в истории войны кинооператоров был Владимир Александрович Сущинский. В повести А. Литвина «Четвёртый Украинский» описывается момент, когда у Сущинского интересуются секретом его мастерства и тот объясняет: «Многое зависит от того, на что нацеливаешь камеру. Снимаешь, к примеру, бой на передовой – бой и получится. А если боится человек свиста пуль, разрывов мин да гранат, вот и ползёт по тылам, накручивая на плёнку пожарища, пленных да убитых. Бывает, даже разбитый дзот поддымит, чтобы придать свежесть «бою» и уж, конечно, дохлого фрица подтянет поближе... Гадость! Я таких трупоедами называю…»

А вот о Сущинском из воспоминаний оператора М. Ошуркова: «…Шли бои за первые окраинные кварталы Бреслау (1944 г.), был назначен штурм железнодорожной насыпи, за которой скрывались фашисты. Первым, до начала атаки, оператор вбежал на насыпь и, нацелив аппарат, стал снимать. Он снял перебегающих через насыпь пулемётчиков, а также разрыв вражеского снаряда, осколком которого он и был смертельно ранен. Володя снял свою смерть. Он продолжал снимать, даже падая на землю. Камера запечатлела деревья, которые словно бы падали в кадре вместе с оператором, сражённым врагом».

Мемориальная доска со скорбным списком погибших фронтовых операторов была в фойе Студии кинохроники, там значится и Сущинский. Внизу, под доской, лежала репортажная камера. Войну снимали 257 кино­операторов, погиб каждый четвёртый. Ими снято три с половиной миллиона метров плёнки, это, примерно, шесть раз от Москвы до Петербурга или 80 суток экранного времени.

С кинооператором Анатолием Крыловым в 1966 году я ездил в Тбилиси. Помню, как ему в ресторане от соседнего столика передавали коньяк и называли Линкольном, намекая на портретное сходство с американским президентом. Дело закончилось общим весёлым застольем. А в майские дни Победы, когда Крылов был при орденах и медалях, в лице у него появлялось что-то для меня новое – это был воин, прошедший через круги ада. Вот фрагмент из его воспоминаний: «…Поспешили в освобождённую деревню, к месту только что отгремевшего боя. Впечатления ошеломляющие, неубранная, полувыжженная, примятая к земле рожь, от деревни одни трубы, всё сгорело. Надо снимать, а горло сдавливают какие-то спазмы. Никогда не забуду и нашего погибшего в бою лётчика. Он лежал вниз лицом, придавленный сиденьем самолёта, к которому был пристёгнут. Были видны только его широкие могучие плечи и обгоревшая голова. По положению тела, казалось, что вот он сейчас упрётся руками в землю и встанет… Или та женщина, которая стояла у дороги, держа в руках раненого грудного ребёнка. Она зажимала его рану пелёнкой, через которую струилась кровь. А рядом, на земле у её ног, лежал второй, постарше, убитый осколком снаряда. Она просила о помощи, просила, чтобы её довезли с детьми до Смоленска. Она была в таком отчаянии, что до неё не доходило, что один ребёнок уже мёртв и его надо похоронить. Нас тогда так потрясла эта сцена, что ни у кого из троих операторов (М. Шнейдеров и В. Штатланд) не поднялась рука снять убитую горем мать, как и там, у разбитого самолёта. До сих пор стоит у меня перед глазами эта женщина у обочины дороги с детьми, словно олицетворение укора, и я не мог себе простить то, что не снял её и даже не спросил имени…»