Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6596 ( № 17-18 2017)

Какой опыт вынес из тех лет? Опыт неестественно быстрого взросления 19-летнего наивного юнца. Озноб воспоминаний. Прочное чувство фронтового товарищества. Ненависть к фашизму, к агрессии, к насилию. Не приемлю националистическое чванство в любых его проявлениях.

Сколько лет уже прошло-пролетело, целая жизнь. А всё ещё не спится мне в ночь со 2 на 3 декабря – впечаталась окаянная…

– После войны окончили Литературный институт им. А.М. Горького. У кого на семинаре учились? Помог ли этот вуз встать на серьёзную писательскую дорогу?

– В Литературном институте я учился заочно, так как продолжал после вой­ны служить на флоте. Я был в семинаре Алексея Дмитриевича Карцева – первого профессионального читателя моих первых рассказов. Он и мою небольшую повесть «Шестнадцатилетний бригадир» высоко оценил и представил в качестве дипломной работы. Ещё одним моим руководителем по творческому семинару был Александр Александрович Крон, известный драматург. Студенты каждый год должны были представлять свои произведения, и на третьем курсе я представил для зачёта пьесу «Свежий ветер». Крон в годы войны редактировал в Кронштадте газету бригады подводных лодок. Свой человек, бывший морской офицер, он прочитал пьесу, отнёсся к ней благосклонно. Ни Александр Александрович, ни я, конечно, не могли знать, что через три года меня назначат редактором той самой газеты – «Подводник Балтики».

Я окончил Литинститут в 1952 году. Вспоминаю с удовольствием превосходных преподавателей тех лет... Не могу не помянуть добрым словом Александра Реформатского, Сергея и Николая Радцигов, Геннадия Поспелова, Валентина Асмуса, Лидию Симонян – вообще всех преподавателей этого вуза. Помог ли этот уникальный институт моей литературной работе? Да, конечно. Прежде всего более внимательному отношению к рабочему инструменту писателя – языку. Мы повседневно пользуемся языком, вовсе не задумываясь об его функциях – сигнификативной, семасиологической, коммуникативной… а лексикология, тонкости фонетики… Язык – очень непростой социокультурный организм. Он не любит неряшливого к себе отношения.

– Как сказано в «Википедии», вы начинали с фельетонов. Как пришли к жанру фантастики?

– В «Википедии» сказано не совсем точно. Я начинал не с фельетонов, а с морских рассказов. Из них состояла первая книжка («Первый поход», 1956). Из них – и вторая, «Наш друг Пушкарёв», изданная в 1960-м (обе – в московском Воениздате).

Но вот в чём дело. Одной из первых прочитанных в детстве книг была «Двадцать тысяч льё под водой». И с той далёкой поры пошло и сохранилось на всю жизнь тяготение к фантастике и приключениям, порождённое романами Жюля Верна. Так же и у моего старшего двоюродного брата Исая Лукодьянова. Мы оба были убеждены, что воспитывать детей, особенно мальчиков, нужно на книгах Жюля Верна.

Оба мы отвоевали, вернулись в родной Баку (я вышел в запас в 1956-м), инженер Лукодьянов приступил к конструкторской работе в проектном институте, а я, гуманитарий, занялся литературной работой. Мы потянулись друг к другу, было интересно разговаривать с моим колоссально начитанным братом обо всём на свете. Осенним вечером 1957 года мы с Лукодьяновым вышли из цирка, неторопливо шли, обмениваясь впечатлениями. Вдруг на перекрёстке пронзительно взвизгнули тормоза. Мы увидели: из-под колёс грузовика вынырнул пешеход, спасшийся в последний миг. Было впечатление, будто он прошёл невредимым сквозь машину. Как ни странно, это уличное происшествие стало толчком к рождению сюжета «Экипаж «Меконга». Роман был издан в 1962 году в Детгизе, у него оказалась счастливая судьба – недавно вышло в свет восьмое издание.

Но всё же при всей любви к фантастике я вступил под её зелёные кущи довольно случайно. Судьбы моего поколения, выбитого войной, привлекали меня больше, чем фантастические сюжеты. Однако шли шестидесятые годы, время шумное, словно очнувшееся после оледенения сталинской эпохи. Одной из черт 60-х был удивительный всплеск интереса к фантастике. Мы с Лукодьяновым ощутили это. «Меконг» имел успех. И мы поплыли по течению. В Москве выходили наши следующие книги: «Очень далёкий Тартесс», «Плеск звёздных морей», «Незаконная планета» и др.

Но времена менялись, стало всё более подмораживать. Чиновники агитпропа с подозрительным прищуром вглядывались в фантастику: не слишком ли много себе позволяет? Пошли грозные рецензии, ограничения… Не хочется вспоминать эту чёрную полосу фантастики.

И я ушёл из неё, как бы вернулся в свою молодость. Уже давно созревала в душе книга о войне на Балтике, о голоде и любви – своего рода групповой портрет поколения. Так появился роман «Кронштадт». В последующие годы были изданы ещё несколько моих романов и повестей о трудных судьбах поколения – «Мир тесен», «Девичьи сны», «Румянцевский сквер», «Полвека любви» и др.

– В «ЛГ» сейчас как раз идёт дискуссия о современной фантастике. Каким вам видится будущее этого жанра?

– Говорят, что фантастика почти исчезла, вытесняемая фэнтези. Не знаю, я уже по старости лет не имею возможности следить за процессом. Перед мысленным взглядом плывут воспоминания. Вижу лица моих друзей, авторов знаменитой фантастики 60-х годов – Аркадия Стругацкого, Георгия Гуревича, Дмитрия Биленкина, Севера Гансовского и других. Мы как бы вышли из «Тантры» – ефремовского звездолёта из «Туманности Андромеды». Уже все ушли, я остался один. Но разве наши книги исчезли? Хотя и редко, но переиздаются, иные перекочевали в интернет… Хочу сказать: фантастика исчезнуть не может. Ибо не могут быть забыты, скажем, «Гаргантюа и Пантагрюэль», «451 градус по Фаренгейту», «Трудно быть богом». Не уйдёт в небытие фантастика. Уж во всяком случае пребудет как сильный литературный приём отстранения действительности.

– В советское время у вас выходило довольно много книг. И гонорары, наверное, платили немалые. Ностальгируете по тем дням? Переиздаются ли сейчас ваши романы?

– Раньше мы жили плохо, но хорошо. А теперь живём хорошо, но плохо. Не претендую на полную адекватность придуманной мною формулы. Но что-то в ней есть…

Да, в советское время книги выходили. Нелегко было попасть в издательский план, и бывало очень неуютно под недремлющим оком Главлита, то есть цензуры. Но если книга выходила в свет, то гонорар платили исправно, и его хватало не только на хлеб с маслом, но и на бутылку армянского трехзвёздочного. Теперь цензуры нет, писатель свободен в выборе темы, сюжета и формы (не хочется употреблять модное, но тяжёлое слово «контент»), но вот гонорар… За всех авторов не скажу, но собственный опыт, бывает, не даёт возможности разглядеть гонорар: он почти незаметен. Совершенно не отягощает карман.