Александр Севастьянов - Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

В высшей степени показательной можно считать ратификацию мюнхенской договоренности парламентом: она была одобрена 366 голосами против 144. Даже часть лейбористской оппозиции поддержала Чемберлена, выражая «чувство глубокого удовлетворения по поводу того, что войну на какое-то время удалось предотвратить» [80]. А лейборист лорд Хартвуд, например, и вовсе заявил, что он «позволил бы Гитлеру делать все, что он хочет в Восточной Европе». И только трое депутатов, чьи надежды на возвращение в правительство всецело были связаны с войной, продолжали публично злобствовать против премьер-министра: Уинстон Черчилль, Энтони Иден и Дафф Купер [81]. Лично Черчилль даже выступил как подлинный «гарант войны», пообещав, довольно оскорбительно, всего через три дня после Мюнхена: «Англии был предложен выбор между войной и бесчестием. Она выбрала бесчестие и теперь получит войну».

До этого момента в нашей истории все понятно и логично. Так же понятно и логично продолжение этой истории в виде превращения немцами в свой протекторат не только напросившейся на это Словакии, но и последнего остатка былой Чехословакии – Богемии и Моравии, испокон веку входивших в состав еще Священной Римской империи германской нации, впоследствии Австрийской империи. Протектором Богемии и Моравии был назначен фон Нейрат, занимавший до Риббентропа пост министра иностранных дел.

А вот далее начинается абсурд, разобраться в котором не так-то легко.

Казалось бы, абсорбция Богемии и Моравии должна была бы приветствоваться Англией и Францией ровно по тем же соображениям, что и в отношении Судет: усиление Германии перед броском на СССР отвечало общеевропейским интересам. Однако общее мнение историков состоит в том, что-де Чемберлен был «разочарован» этим поступком Гитлера, почувствовал себя обманутым в своих лучших надеждах и ожиданиях и «не простил» Гитлеру такого «ужасного обмана». И тогда, якобы, чтобы предотвратить повторение подобного номера в дальнейшем, Англия и Франция дали гарантии Польше, предопределив тем самым неизбежность Второй мировой войны.

Объяснение для детей, не для взрослых, умеющих думать людей.

Вряд ли надо растолковывать, что серьезные, ответственные политики, каким, без сомнений, был Невилл Чемберлен, не принимают важных решений под воздействием эмоций. Кстати, генерал-историк Дмитрий Волкогонов, написавший предисловие к шеститомнику Черчилля, наблюдательно подметил: «Читая написанные Черчиллем строки, видишь: все лидеры крупных европейских государств говорили в то время на одном циничном языке – языке недоверия, коварства и силы». Но именно на этом языке захват Богемии и Моравии не нуждался в переводе. Гитлер верно заметил в свое время австрийскому канцлеру Шушнигу: «Англия не пошевельнет ни одним пальцем ради Австрии». Не пошевелила она и ради Судет. Почему же бы вдруг она стала «шевелить пальцами» ради ничего не значащих Богемии и Моравии, ради мало что значащей Польши? С какой стати?

Как ни странно, именно этим недоумением козырял после войны не кто-нибудь, а сам Черчилль, демонстрируя редкостное здравомыслие задним числом и едко критикуя Чемберлена, например, так:

«Имело смысл вступить в бой за Чехословакию в 1938 году, когда Германия едва могла выставить полдюжины обученных дивизий на Западном фронте, когда французы, располагая 60–70 дивизиями, несомненно, могли бы прорваться за Рейн или в Рур. Однако все это было сочтено неразумным, неосторожным, недостойным современных взглядов и нравственности. И тем не менее теперь две западные демократии наконец заявили о готовности поставить свою жизнь на карту из-за территориальной целостности Польши. В истории, которая, как говорят, в основном представляет собой список преступлений, безумств и несчастий человечества, после самых тщательных поисков мы вряд ли найдем что-либо подобное такому внезапному и полному отказу от проводившейся пять или шесть лет политики благодушного умиротворения и ее превращению почти мгновенно в готовность пойти на явно неизбежную войну в гораздо худших условиях и в самых больших масштабах».

В самом деле, что это за дерзко-агрессивные поползновения со стороны бессильного субъекта? Черчилль не дает этому парадоксу никакого объяснения, словно хочет нас заставить усомниться в умственных способностях Чемберлена, внезапно потерявшего рассудок, как будто сам он не стоял во главе «партии войны» все предвоенные годы.

Но коль скоро Черчилль не выдает секретов британской политики, попробуем разобраться сами, что же произошло, почему эта политика вдруг «сошла с ума».

Для начала сопоставим некоторые даты.

Мюнхенское соглашение, отдавшее Гитлеру Судеты и спасшее Европу от большой войны, было подписано 30 сентября 1938 года к удовлетворению сторон.

5 января 1939 года на почетном приеме, устроенном в Берхтесгадене для польского министра иностранных дел Юзефа Бека, Гитлер предложил Польше дружить с Германией «против СССР», в том числе в военном плане. Бек категорически отверг это предложение, немецко-польский антисоветский альянс не состоялся, история пошла по предначертанному пути к мировой катастрофе [82].

15 марта 1939 года декретом Гитлера был создан «Протекторат Богемии и Моравии». Окончательное поглощение Чехословакии произошло также бескровно. И, однако, в отношениях между Британией и Германией последовал настолько резкий перелом, как будто в Англии только и ждали для этого подходящего повода. Правительство внезапно объявило о «новом курсе» английской политики, и сам вчерашний миротворец Чемберлен, выступая в палате общин уже 17 марта, восклицал: «Мюнхен умер и похоронен, ибо кто может питать надежду удовлетворить удава!» «Да ведь ты же только что сам ее питал и подпитывал!» – справедливо могли бы упрекнуть его свидетели столь крутого и неожиданного разворота [83]…

Практическим следствием этого перелома очень скоро стали англо-польские и франко-польские военные переговоры. Предваряя их, уже 31 марта Чемберлен от лица не только Англии, но и Франции (!) сделал в палате общин громкое заявление об оказании помощи Польше в случае нападения со стороны Германии: «Если будет иметь место действие, явно угрожающее польской независимости, и если польское правительство сочтет необходимым оказать сопротивление собственными силами, английское правительство будет считать себя обязанным оказать польскому правительству всю возможную помощь в пределах своих сил». Никакого внятного объяснения, почему бессильная, «недоперевооруженная» в тот момент Англия в одностороннем порядке берет на себя такое тяжкое бремя, круто разворачивая свою же собственную политику от мира к войне, он не дал.