Витторио Страда - Противоречия позднетоталитарной культуры

Возвращаясь к сфере культуры, отметим, что новые механизмы медиации, вырабатываемые, как кажется, поздним тоталитаризмом, носят преимущественно прагматический характер. Весь идеологический аппарат остается, конечно, на месте и только кое-где подвергается несущественным конъюнктурным переделкам, которые всегда неизбежны. С другой стороны, после хрущевской «интермедии» и ее последствий невозможно восстановить нечто аналогичное старой, в сталинском духе идеологической медиации, а ориентация на Ленина имеет значение узаконения системы, базирующейся на власти идеологии, и при этом поздний тоталитаризм не может вернуться к полулиберальным мерам, на которые вынужденно шел прототалитаризм. Противоречие между культурой и псевдокультурой сейчас проявляется открыто, тем более, что часть советской культуры свободно действует в изгнании. Медиация поэтому приобретает характер полицейского и цензурного давления в сочетании с прагматизмом: то есть преследуется любое опасное нарушение идеологических табу и в то же время проявляется терпимость к мало-мальски жизнеспособным в культурном отношении исследованиям. Табу подверглись тщательному отбору, и те из них, что были сочтены бесполезными и вредными для системы, были отклонены.

К примеру, впервые опубликованные в СССР сочинения Киреевского и Аполлона Григорьева - признак культурной политики, отличной от сталинской, и даже ленинской, поскольку существенно расширена доля русской культуры, которую идеология у власти допускает и терпит, однако такое расширение сделано вовсе не из благодеяния. Причина в том, что в связи с тотальным кризисом марксистской идеологии, переставшей быть источником интеллектуальных ценностей, из хранилищ «наследства» извлекаются когда-то отвергнутые обрывки. Такой подход благоприятствует также и формированию русского национального, а подчас и националистического сознания, однако в строгом соответствии с советской идеологической системой и ни в коем случае не в оппозиции к ней. Важно одно - соблюсти главное табу: во-первых, только власть и исключительно власть дарует возможность расширять сферу потребляемых культурных ценностей, причем этот произвол должен быть признан за нею абсолютно и безоговорочно; во-вторых, все ресурсы расширенного таким образом культурного «наследства» никогда не должны привлекаться для критического анализа настоящего и истории коммунистической тоталитарной системы и марксистской идеологии. Противоречие между культурой и псевдокультурой на этом этапе выражено, пожалуй, еще острее, чем в прошлом. Но власть разрешает его прагматически и путем подавления, используя значительнейшие силы дозволенной культуры для усовершенствования собственных механизмов воздействия и контроля над обществом.

Немаловажный аспект новой культурной политики связан с проблемой отношения к западной культуре. В СССР со стороны специалистов разных областей (философия, социология, литература) шел настоящий систематический учет всех проявлений этой культуры. И тут еще раз бросается в глаза контраст между сложной и разнообразной панорамой, имеющейся в распоряжении советских специалистов, и невозможностью живого, то есть свободного и творческого, диалога с современными направлениями западной мысли. И здесь противоречие между культурой и псевдокультурой очень разительное. Позднетоталитарная система полагает себя в метаисторическом плане, как будто живет на какой-то другой планете, где духовная бесплодность является условием материального могущества. Но печальное чудо культуры в том, что и в этих условиях, и наперекор им, какие-то свободные плоды все же вырастают.

На позднетоталитарном этапе углубляется новое противоречие в культуре между настоящим и прошлым самого тоталитаризма. «Новый человек» живет в обществе, лишенном собственной истории, или, что гораздо хуже, в обществе, отраженном в своей псевдоистории. Из прошлого тоталитарного общества до «нового человека» доходят лишь обрывки, разрешаемые и искаженные властью, однако восстановить историческую логику развития самого тоталитаризма невозможно, так как это означало бы его критическое познание. Лишенный общего взгляда на собственное общество, обладающий каталогизированными и пассивными познаниями о современной западной культуре и снабжаемый обрывками в застывших, музейных формах из дототалитарной культуры «наследия», «новый человек» живет в духовно обедненном мире и вынужден быть благодарным власти за все, что она соблаговолит ему пожаловать.

На одной встрече деятелей культуры, явившейся важным этапом в становлении идеологии сталинского «зрелого тоталитаризма», - международном конгрессе писателей в защиту культуры, состоявшемся в 1935 году в Париже, пожалуй, единственным выступлением, свободным от лицеприятия и уступок, характерных для подавляющего большинства выступавших, была речь Роберта Музиля, автора «Человека без качеств». В заключение своего краткого, но многозначительного слова Музиль сказал: «Культура не эстафета, передаваемая из рук в руки, как думают традиционалисты; нет, все значительно сложнее: творческие личности не столько продолжают культуру, как нечто такое, что доходит до них из тьмы веков и из других стран, сколько нечто такое, что заново рождается в них самих». Ленинская теория культурного «наследства» и вся последующая культурная политика тоталитаризма понимают культуру как эстафету, «передаваемую из рук в руки» с соизволения тоталитарной власти в выборочной интерпретации, причем эта власть делает все для того, чтобы культура не «рождалась заново» в мире духа «творческих личностей». То, что такое выхолащивание культуры не всегда удается и она возрождается даже в таких враждебных условиях, - доказательство ее жизненности и упорного мужества людей, которым удается сохранить в себе старую творческую свободу.