Газета Завтра - Газета Завтра 602 (23 2005)

Через сто лет будет гораздо интереснее, что человек думал, переживал и из себя представлял как личность, чем то, что сказал депутат такой-то по поводу того-то, хотя об этом и скажут в СМИ. А вот что написал поэт, будущему будет интересно.

Илья Жигунов, поэтическое движение "Послушайте".

Когда преставилась моя Родина

и мне уже нечем было плакать. -

Я развернул промасленный газетный свёрток

и распихал по карманам припрятанные там

косточки, бусинки и тряпочки.

Коротаясь перекуром,

из меня исходили индийские испарения

и нефтяные отрыжки.

Я поднял глаза -

и, наконец-то, увидел Землю Санникова.

Петербург сам по себе, ему наплевать на горожан, это очень чувствуется. Раньше связующих нитей было много, но сейчас они пропали — это такой Подмосковный Петербург. Такие нити я часто встречаю у определённых творческих людей. Этих нитей я не вижу у большинства, которое занимается "частным бизнесом", "зарабатывает деньги". Про большинство я говорю как про фашизм потребления, они сосут деньги, весь город для них — шоу-бизнес.

Этот город не "тёплый", как сказано в Откровении Иоанна Богослова. Или холодный, или горячий, он очень пограничный. Вроде как и есть, вроде как и нет, его какая-то нереальность, и нереальность своего существования, бред своего существования засасывает, очаровывает. Петербург — живые, настоящие, но декорации.

У меня восприятие некоего Армагеддона в собственной судьбе. Если подавлять в себе страх общения с городом, то будет другая сторона того же страха, и он никуда не уйдёт. А признание страха это и есть открытость чувства — если я доверяюсь городу, с ним происходящему, я сам становлюсь частью петербуржских декораций, на расслаблении, на доверии. Самое главное — признать, да, мне страшно, и тогда связь восстанавливается.

Мой лирический герой стремился, чтобы люди были счастливы. Добивался счастья и с помощью насилия, и с помощью любви впадал в крайности. Последние два года мой лирический герой окунулся в мир обывателя — для него это было ново, всё удивляло, он никогда не сталкивался с таким типом мышления, но через год он понял, насколько изменить это невозможно, можно изменить только своё видение... Может быть, это какое-то отчаянное поражение моего лирического героя. Как он находил в себе смелость это всё ненавидеть, способность к насилию, так не меньшей трагедией и серьёзным поступком для него стала попытка принять то, что раньше ненавидел. Не стать обывателем… просто научиться смотреть и видеть…

Тикки А. Шельен, солистка группы "Башня Rovan". Переехала в Москву.

Мрачная ночь наступила на Санкт-Петербург,

ночь всех святых, начиная с последнего часа.

Не выходи на улицу — там кошки воют, мышки поют,

птицы-синицы желают кошачьего мяса

Поздно звать к телефону начальника департамента глюков и монстров.

Поздно, всё, что ни делай, уже будет поздно, просто

не выходи на болото, когда зажгут фонари.

Петербург был построен вопреки всему, и он продолжает вращаться во времени в обратную сторону, находится под перманентным знаком проклятия — это проявляется в совершенно невозможном для жизни климате, в вымороченности сознания у жителей, чувствующих проклятость города, противоестественность существования и ту жутковатую красоту, которая возникает из этой противоестественности. Страна может меняться, а Питер всю дорогу выделялся из страны, как бы выпадая бусинкой из рукава. Город, который и не Россия, и не Европа — некий плод сильной воли отдельного конкретного гражданина — Петра.

Тёмной ночью, когда уже всё "прекрасно" и ты идёшь по пустому городу, мимо тебя грохочут пустые трамваи, в парк, вокруг какие-то мрачные личности мелькают, а воздух-то никуда не исчезает — сырая взвесь тумана и особых петербургских испарений, и всякие страшные Макдональдсы торчат… А ночью у Рональда Макдональдса особенно страшный оскал — я вообще клоунов боюсь.

Поэзия — это такая же форма жизни, как и другие, это способ отражать определённый мир. В России поэзия больше, чем искусство, поскольку светское государство нуждается в своих пророках, и раз уж функция пророка была вымороченна и упразднена государством, её взяли поэты и писатели. Сейчас это всё нивелировалось, осталась марка. В неё очень удобно играть. Но Игра — дело серьёзное.

Морвен (Ирина Башкирова), выросла в Москве, сейчас постоянно в Питере. Говорит, что если умный человек поживёт в столице с месяц, то с него хватит.

Пахнет вареной капустой. Земной уют.

Пьют, и поют, и плачут, и морды бьют.

Сломанные качели. Висит белье.

Это — картины родины, е-мое.

Плачут и пьют. И снова — как на убой.

Дай мне руку. Не бойся. Ведь я с тобой.

Пахнет вареной капустой.

Домашний свет.

Это — тот мир, которого больше нет.

Этому кругу не получить числа.

Это — былая жизнь. Быльем поросла.

Да! И еще — сушащимся бельем.

Петербург для меня является воплощением каменной цивилизации, т.е. всего мёртвого, из которого можно попытаться создать что-то живое. Город, который был создан мёртвым и из мёртвого же был создан на костях. Была ли в нём когда-то жизнь? Только на уровне гётевского голема. Не существует живых городов. Москва даже в большей степени построена на костях. Там семь археологических слоёв, я была только на третьем слое — кости, кости и кости, страшно. Я убежала оттуда.

Из мертвечины города нужно взять то, что ты изначально — живой или мёртвый. Как твоя поэзия ляжет — ты будешь писать, как мёртвый, или ты будешь писать, как живой.

Поэзия — это облечённая в слова боль. Танец на грани бытия и сознания. Смерть она в домах, она везде, она ждёт своего осуществления… Когда ты перестаёшь писать, как это было вот сегодня со мной вечером, она пришла ко мне и взяла меня за плечо, сердце схватило. Я поняла, что мне нужно начать опять писать, нужно работать, а то смерть за мной опять придёт. Для меня поэзия — способ существования единственный, насколько возможно.

Ален Казбеков, музыкант, приехал в Питер из Харькова. Называет себя индейцем.

Болью терзаема плоть —

Ты хотел в себе побороть

Робость духа и вялость руки.

Это твой мир. Жаждая всех одолеть,

Ты раскормил тщеславия плеть,

Был уверен, что это зенит, но это надир.

Лишь сила срывает плотины,

Лишь мощь прошибает броню

Лишь вождь не нуждается в силе —

Сила стремится к вождю.

Лишь вождь не нуждается в мощи,

Ибо мощь стремится к вождю.

Если взять черепаху как символ мироздания, то всё, что находится под брюшком черепахи, это всё уровень "покемонов", уровень глупых белых, со всей этой жалостью к себе и стяжанием. А всё, что находится вне, уровень индейца, уровень духа. Коренное отличие глупого белого и индейца в том, что когда глупого белого что-нибудь убивает на уровне страсти, он себе благополучно гниёт в земле. А что делает индеец? Индеец танцует на своей могиле навстречу восходящему солнцу. И чем индеец больше свой дух развивает, тем к нему солнце становится ближе. Когда индеец достигает своей стопроцентной реализации, солнце перемещается ему прямо в сердце, то есть он с ним становится единым. Ибо даже любой самый жёсткий покемоняра имеет в себе семя индейца.