Газета Завтра - Газета Завтра 602 (23 2005)

Кожинов — тонкий оценщик, гурман литературы и сознательный огранщик её, собиратель русских поэтов в замкнутый элитарный союз, куда не было доступа стихотворцам с иным чувственным взором; Кожинов, как тоскующий русский человек, слышал и понимал лишь ту "свою ноту", на которую отзывалось его романтическое сердце, вернее, настроил себя на этот камертон, и от всего прочего сознательно отодвигался, замыкал слух, отказывал в поэтическом даровании. Тютчев был для него, как "золотая проба" любого таланта, и этой мерою Кожиновым проверялась, ревизовалась и расставлялась по своим местам вся отечественная литература. Были, конечно, тут свой риск, зашоренность, некое самодовольство, но Вадим Валерьянович редко когда ошибался в оценках, что говорило о несомненном его вкусе. Он назначил себя "мэтром" и с годами внушил всем, что достоин этой роли; впоследствии должность "главного поэтического дегустатора" была признана Москвою.

Вадим Валерьянович стал вдруг близок мне, когда повел по истории России; он удивительно точно обревизовал её парадоксальным своим умом, но безо всякой желчи и усмешки, которая прежде стекала с его губ; он оказался в последнее десятилетие жизни удивительно тонким резонатором-духопроводом национальной этики и эстетики, а значит, и глубинного, сокрытого от легкомысленных людей русского характера. Как это произошло, что случилось с Кожиновым после либеральной революции, какое тайнозрение вдруг открылось философу? — это и есть главная загадка превращения, новообращения творческого человека.

Хотя Кожинов был типичным "книгокопателем", он всей судьбою городского человека, оторванного от земли-матери, доказал воспитующую силу книги, что она, кладезь мировой премудрости, ставит характер и дает поклоннику книги верного паруса и надежного прибегища до конца жизни. Удивительно, но Кожинов прожил жизнь, ничего не зная, кроме книг, так мне думается, и ни разу не запнулся больно об острые углы жизни; это стены, воздвигнутые из книг, охраняли его от житейских знобящих ветров, что уносили в небытие и более мужественных, талантливых людей. Мало чего умеющий делать практически, он тем не менее обладал удивительным даром проникновения в суть предмета, словно бы сам Бог руководил им, водил его рукою; Кожинов не обладал блестящим стилем и красотами литературного слова, но в его философических работах они стали бы лишними, невольно заслоняя суть истории, за которую он взялся со всем своим трудолюбием. В свою работу он привлек совесть человеческую, как главное мерило духовной и земной жизни русского народа. Она, совесть человеческая, и стала становым хребтом его новой системы раскрытия, раскупоривания, выпрямления русского мира, донельзя искривленного историками-догматиками. Поклончивость перед народом и прямота духа позволяли судить о каждом предмете особенно точно, ибо совесть — самый верный путеводитель, она выше земной истины и правды.

Кожинов жил среди книг. В прокуренном кабинете среди ветшающих завалов бумаги он походил на ревнивого хранителя древних манускриптов, вроде бы совершенно бесполезных и ненужных. Но не робел перед историческим "хламом", а своим незамирающим любопытством оживлял его и давал особенной ценности. Он словно бы угадывал, что каждый ссохшийся лоскуток еще пригодится для исторического анализа. Несчастные события несчастной либеральной революции вдруг вышелушили глубоко спрятанное философическое зерно, и оно проросло. В дремучую систему слововерчения, словокодирования, отчетности и цифири Кожинов ввел совесть человеческую, совестную душу, как метод анализа, и тогда монотонная череда событий вдруг обнаружила свою истинную сущность, прежде скрываемую безнациональным гражданином мира и чужебесом. И вот тогда-то и открылся истинный лик истории, о которой мы так много читали, но однобоко понимали её. И мы поверили Кожинову и отправились по его следу…

«МИР ДЛЯ СЫНА»

Аркадий Елфимов

Аркадий Елфимов:

«МИР ДЛЯ СЫНА»

Савва ЯМЩИКОВ. Аркадий, у меня к тебе, как и ко всем моим собеседникам, два вопроса. Вот тебе пятьдесят пять, юбилей. Что в прожитой жизни считаешь самым важным? Что у тебя, как говорится, осталось в уме и в сердце?

Аркадий ЕЛФИМОВ.Честно говоря, как-то я не готов еще итоги подводить. Жизнь, наоборот, сейчас убыстряется, становится интересней. И дела делаются, и планов громадье. Поэтому вроде рано задумываться о самом важном за эти 55 лет, хотя я часто говорю, что огонь и воду прошел. По образованию, по профессии я строитель, и это главный опыт моей жизни. Меня иногда спрашивают: "Когда вы все успеваете?" А это та же строительная практика. Потому что на стройке надо было записать, проконтролировать, сделать и забыть об этом после того, как все сделано. Медные трубы вроде тоже прошел — был председателем горисполкома Тобольска. Но это достаточно давно, уже скоро двадцать лет, как ушел из власти.

И вот, поскольку во всех этих ипостасях я побывал, то сегодня мой главный интерес и главный смысл жизни — это "Фонд возрождения Тобольска", который я возглавляю и которому отдаю основную часть времени. Благодаря этой общественной работе жизнь проходит в непередаваемо интересном общении. Это и культурная элита: московские художники, искусствоведы, критики. Но это и потрясающие совершенно люди, которых я узнаю в поездках по сибирским городам. Только что вернулся из Кемерова, Новокузнецка, а до этого был в Красноярске. Приехал в 12, в 10 вечера уехал. Сначала открывал выставку православной фотографии, которую вожу по всей Сибири. Потом передавал краевой библиотеке альманах "Тобольск и вся Сибирь" и ряд других книг, изданных нашим фондом за последнее время. После встречи с библиотекарями успел еще побывать в доме-музее Василия Ивановича Сурикова, познакомился с директором. Совершенно уникальный человек, больше двух десятков лет отдала своему музею.

Домой в Тобольск больше суток добирался — сегодня, к сожалению, жизнь такая, что самолетами по Сибири не полетишь, многие рейсы отменены, и приходится тратить время на поезда. Вот еду я в поезде и думаю: ради общения с такими подвижниками, как эти музейные и библиотечные работники, и стоит жить. Наверное, такие бессребреники сегодня удивляют, но это они сохраняют и всячески пропагандируют, приумножают русскую, сибирскую культуру.

С. Я. Аркадий, я знаю, что одна из болей твоих — возрождение архитектурных памятников Тобольска. Не только у вас они плачевном состоянии, но в вашем городе все-таки обратили на них внимание, и твоя роль в этом очень важна. Скажи об этой проблеме.

А. Е.Положение с памятниками почти повсюду страшное. Сейчас мы сделали номер альманаха "Тобольск и вся Сибирь", посвященный Томску, а на 400-летие города передали томским библиотекам больше 1000 экземпляров наших книг на миллион с лишним рублей. Поэтому я за последнее время дважды был в Томске и вижу, что с ним творится. Замечательные дома с деревянной резьбой, чем знаменит был Томск, — бывшие особняки золотопромышленников сносятся, и ставятся в центре города серые многоэтажные "утюги". У нас, к сожалению, то же самое.