Газета Завтра - Газета Завтра 595 (16 2005)

Пройденный семафор

И здесь мы встречаемся с той стратегической развилкой, на которой выбор зависел от самого Леонида Ильича Брежнева, и которую он благополучно миновал, продолжая двигаться по хрущевским рельсам. С середины 1960-х в России набирает силу встречный поток, реакция на хрущевский космополитизм, в виде социалистического патриотизма и национализма. Смещение Хрущева открывает развитию этого национального начала дорогу. Развиваются патриотическая литература, патриотическое искусство, начинается кампания интеллигенции за возвращение к корням. Знаковым становится опубликованное в 1965 году "Молодой гвардией" воззвание Степана Коненкова, Павла Корина и Леонида Леонова "Берегите святыню нашу", приведшее к популяризации реставрационного движения, оформившегося в ВООПИК, ставший "легальным" прикрытием возрождения национального сознания.

Однако деятельность так называемой "русской партии" была лишь вершиной айсберга, вершиной происходившего глубинного социального процесса. Многие из живших в те годы русских вспоминают, что в 1970-е для людей было характерно острое до боли переживание собственной русской этничности. Своеобразной "иконой" этой этничности стало изображение храма Покрова на Нерли или ансамбля в Кижах, ставших культовыми объектами национального сознания именно в эти годы. Порой это увлечение "русским" принимало и достаточно нелепые и неприятные формы, вроде мародерского "собирания" икон, однако в целом это был вполне органичный и очень живой процесс, вполне естественный для общества, вновь "отращивающего" свои обрубленные традиции. Вслед за "советской цивилизацией", весьма успешно произведенной брежневской системой, люди обретали и национальную городскую культуру. В СССР, на "социалистической" основе формировалось неотрадиционное общество, которое, для своего укоренения, нуждалось в национальное основе. И эта национальная основа подращивалась снизу.

Время "застоя" для перестройщиков, для патриотов представлялось временем бурного развития, исключительно позитивных общественных процессов. "Последние четверть века оказались необычайно важными для нашего общественного самосознания — именно в эту пору начали формироваться, развивались и крепли взгляды с твердой патриотической основой. В 1960-е годы возникли предпосылки трезвого и нелицеприятного анализа пройденного пути. Вопросы идеологии, художественной культуры, заново осветились светом отечественной Истории. Порванные страшным безвременьем связи — эпох, поколений, вечных идеалов и ценностей — стали восстанавливаться с неожиданной для современников неотвратимостью и силой" — такую, согласитесь, совершенно неожиданную оценку "застою" давал автор предисловия к сборнику "За алтари и очаги", вышедшему в 1989 году и собравшему патриотическую публицистику за четверть века.

На этом направлении у Брежнева и у его команды был выбор, — принять или отвергнуть появившуюся идеологическую и культурную альтернативу космополитизму и денационализации "шестидесятников". Причем выбор в этом пункте повлек бы за собой пересмотр и прочих хрущевских стратагем, отказ от "социалистического глобализма". Однако этот выбор был благополучно провален. На "русскую партию" ориентировались политические соперники Брежнева вроде Шелепина, и, возможно, поэтому, сам Генсек до конца жизни никаких предпочтений не делал. Возможно даже, их не осознавал. В результате, власть перешла к представителям другой, "постхрущевской" альтернативы, представленной Андроповым.

Значение фигуры Андропова не следует недооценивать, как нельзя его и демонизировать, или, напротив. идеализировать. Андропов представлял также вполне определенную идеологическую и политическую силу, — советскую технократию, сообщество "профессионалов", считавших, что именно им должна принадлежать власть в СССР. Среди этих профессионалов были и либералы-журналисты, и патриоты-чекисты (что, впрочем, не означает, что каждый чекист был непременно патриотом), которых объединяло общее чувство противоположности своих, тех, кто "знает реальное дело" и умеет его делать, и партийно-политических "болтунов". Андропов не случайно первым из советских лидеров употребил термин "советская цивилизация". Он осознавал его реальность, однако понимал цивилизацию не в этикетном, а в проектном смысле, как совокупность материальных и организационных возможностей, которые необходимо упорядочить и использовать для дальнейшего процветания. Именно упорядочивание, рационализация, "познание общества, в котором мы живем", были основной установкой его недореализованной программы. Однако эта элитарная "цивилизация", противостояла, по сути, выросшей при Брежневе, но без Брежнева "культуре" как национально-популистскому началу. Андроповские репрессии против русского национального сознания не ограничивались преследованиями интеллектуалов-националистов. Вряд ли можно считать случайностью такой, например, факт, что в 1984-85 годах (стало быть по решениям 1983 года) были закрыты на длительную реставрацию одновременно: Исторический Музей и Третьяковская Галерея, то есть музеи, содержавшие наибольшее количество значимых для предыдущей эпохи культурных символов.

Однако даже в своей позитивной части эксперименты Андропова и его преемников были уже попыткой плясать на перетершемся канате. СССР был, фактически, заложником созданной Хрущевым и упорядоченной Брежневым глобальной политической системы, в которой известная часть его суверенитета была "экспортирована" вовне, и сама советская экономическая и политическая машина стала лишь функцией от глобального внешнеполитического конфликта. Дилетантские разговоры, что советские власти в середине 1980-х испугались рейгановской СОИ и потому пошли на перестройку, отсылают, на самом деле, к тому действительному факту, что СССР стал зависеть не столько от собственного развития, сколько от того, что делает противник.

Будучи один раз созданной, глобальная система разрушила слабейшего и поглотила его. Сейчас уже мы наблюдаем окончание переваривания. Начиная с ХХ съезда КПСС наша страна шла, в сущности, одним и тем же намеченным тогда курсом. Ему не изменили ни Брежнев, ни Андропов, ни Горбачев, ни Ельцин, ни Путин. Каждый из них лишь пытался маневрировать во все сужающемся поле, оставленном ему предшественниками. Поле Путина сужено уже до минимума. И ностальгирование по "андроповской" или, напротив, "брежневской" альтернативе — это ностальгирование по той эпохе, когда хотелось все того же, а моглось намного больше. Это тоска по тому пространству решений и богатству выбора, которые имелись у предшественников, но которыми они не воспользовались.