Газета Завтра - Газета Завтра 595 (16 2005)

КОРНИ НОСТАЛЬГИИ

Егор Холмогоров

Егор Холмогоров

КОРНИ НОСТАЛЬГИИ

Андропов родил Горбачева, Горбачев родил Ельцина, Ельцин родил Путина. Вышеизложенные факты служат для изрядной части наших сограждан и даже политического истеблишмента, достаточно веским основанием, чтобы с большей симпатией отнестись к личности Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председателя Совета обороны СССР, четырежды Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии Брежнева Леонида Ильича. И пересмотреть отношение к нему, почерпнутое из пошлых анекдотов "про Леньку" и лихих перестроечных публикаций "про Гальку и Чурбанова".

Социально-психологическая и политическая реабилитация Брежнева идет на наших глазах. В самом прямом смысле слова — если иметь в виду как только что закончившуюся демонстрацию сериала "Брежнев", так и многочисленные документальные фильмы, из которых сыны последних трех десятилетий узнают, например, что министр внутренних дел Щелоков, оставшийся в перестроечной истории с клеймом коррупционера, был прекрасным организатором, значительно поднявшим эффективность и престиж нашей милиции. А сам Брежнев, как выясняется, бывал не только стар и нелеп, но еще и гламурен — причем сразу в нескольких изводах этой гламурности, от "настоящего полковника" до ценителя изысканной жизни, кадиллаков и ковбойских шляп. После того, как потребление миллиардеров на душу населения достигло в России теперешнего уровня, рассказы о тех скромных нескромностях, которые позволяла себе советская номенклатура, перестали вызывать у большинства гневное дрожание подбородка.

Увы, эта "реабилитация" плоха не тем, что она реабилитация, а своей нарочитой неискренностью, откровенным подлаживанием под массовую ностальгию по той эпохе и чуть менее откровенным, но все-таки чувствующимся противопоставлением, с одной стороны, "большому стилю" сталинской эпохи, а с другой — Андропову. Причем Андропову не столько как "отцу" Горбачева, сколько как "прадеду" Путина и его чекистов. При этом, если те реверансы, которые официоз и политическое сообщество делают иногда в пользу Сталина, — это куцее удовлетворение лихорадочного и все возрастающего спроса, то политическая игра на "брежневском" поле, с одной стороны, кажется беспроигрышной, а с другой, небогата реальными политическими возможностями. Беспроигрышность тут вполне понятна — ностальгия по брежневской эпохе не исчезала никогда и стабильно фиксировалась социологами в самые "демшизовые" времена. Однако, чтобы понять политическую бесперспективность этой ностальгии, придется сделать некоторые разъяснения.

Эпоха этикета

Лучшим адвокатом Брежнева была его эпоха. Это не настолько тривиальное заявление, как может показаться. Эпоха Сталина адвокатом Сталина не является. Даже в самых светлых воспоминаниях — это эпоха борьбы, крови, жестокости и голода, лишь окрашенных надеждой и гордостью. Адвокатом Сталина было и остается его Дело. Когда люди смотрели на идеально геополитически закругленную карту СССР, когда любовались "высотками", когда вспоминали "Магнитку" и Победу, через эти res gestae становилось очевидным и величие содеявшего. Даже Хрущев, разрушая сталинизм, эту ориентацию на "деяния" сохранил, у него на счету были и Целина, и ХХ съезд, и полет Гагарина, и "ооновский" ботинок. Напротив, на счету Брежнева "деяний" практически не было, а то немногое, что было, например блистательная дипломатическая победа в Хельсинки в 1975 или окончательной торжество социалистического Вьетнама над Америкой тогда же, осознаются как деяния лишь спустя десятилетия, тогда же это был просто фон жизни. Даже отнюдь не рядовые достижения, такие, как создание ВАЗа и КАМАЗа в общем потоке эпохи рутинизировались и нужна была памятливость членов Политбюро, чтобы назвать в честь Брежнева именно Набережные Челны.

"Брежневская" ностальгия масс — это скорее ностальгия не столько по деяниям, сколько по вещному, материальному и этикетному наполнению жизни. Память о поразительной гармонии между бытом людей и их поведением, которую Норберт Элиас считал основным содержанием процесса цивилизации. Строго говоря, мы получаем полное право говорить о "советской цивилизации" только применительно к этой эпохе, рассматривая предыдущие как приготовляющее эту цивилизацию культурное творчество. Лишь ко времени Брежнева и в первый период его правления создано было достаточное количество вещей, установлено достаточное количество социальных связей, чтобы мог выработаться составляющий незримую ткань цивилизации этикет обращения с этими вещами и манипулирования социальными связями и позициями.

Горячо любимые той эпохой комедии "про жизнь" оказывались на поверку, прежде всего комедиями социальных статусов, неловких положений, и поиска безупречного, "этикетного" пути выхода из них. "Брежневский" кинематограф в этом смысле разительно контрастирует со сталинским, в том было очень мало "положений" зато очень много театрализованных чувств, превозносилась эмоционально-аффективная сторона жизни, выражаемая в подвиге, любви, переживании долга. Герои этого кинематографа кажутся уже на вкус 1970-80-х излишне грубоватыми и прямолинейными, а ситуации — шаблонными. В результате в брежневскую эпоху страна из нового года в новый год решает сложнейшую этикетную головоломку — взять двух неженатых, но и не одиноких людей, поселить их в разных городах на улицах с одним и тем же названием в стандартных домах, со стандартной мебелью, а затем случайно засунуть одного героя в дом второго, и посмотреть, как они выберутся из этого щекотливого положения. Только очень наивный человек мог решить, что это "про чувства". Это было "про жизнь", состоявшую не из чувств, а из изощренных этикетных головоломок и манипуляций предметами.

Извлечь "политику" из-под придавившей её толщи цивилизации будет не просто. И именно по этой причине "брежневизм" как политтехнологический проект бесперспективен. То, что в нем есть политического, меньше всего ассоциировано с Брежневым или даже с его эпохой. Политический образ брежневизма — это созданный им самим "этикетный" образ всего СССР "от Ленина до… 100-летия со дня рождения Ленина". И хода к этому политическому наследию через личность самого Брежнева — нет. Однако эта внеисторичность, этикетность "жизни по-Брежнему" совсем не означает, что мы должны отказаться от того, чтобы оценить исторический ход и исторический смысл эпохи и, в частности, самого Брежнева как ее ведущего деятеля.

Хрущевская дорога к обрыву

Брежневская эпоха была продолжением хрущевской, не историческим, но логическим. Противопоставить их так, как можно было противопоставить сталинскую и хрущевскую, решительно невозможно. Сохранены были все основные политические темы, основные символы, основные установки хрущевской эры. Убран был лишь человек, который своим хаотическим характером, своей мегаломанией и реформаторским зудом мешал последовательному проведению в жизнь этих установок. По сути же, Брежнев не добавил ни одного нового сюжета к тому, что создал Хрущев, по крайней мере на первый взгляд. Будучи "сталинцем" по генетическому происхождению, он не решился даже на частичное восстановление сталинизма хотя бы по той формуле, которая потом была блестяще реализована в Китае в отношении Мао Цзэдуна. В хаотических набросках Хрущева брежневская система выделила целостную смысловую фигуру и воплотила в жизнь именно ее, отбросив хаос. В результате от начала и до конца своего правления Брежнев был заложником выбранного Хрущевым стратегического курса, реализовывал этот курс с трудолюбием, прилежанием и организаторскими способностями, добивался на пути этого курса (который, по недоразумению, считал "ленинским") значительных успехов. И именно этот курс привел послебрежневский СССР к катастрофе, которую приходится считать почти неизбежной. "Почти", поскольку эпоха сама, помимо Брежнева, создавала новые сюжеты и предлагала новые стратегии, которые могли бы увести от обрыва. "Неизбежной", поскольку именно предзаданность хрущевской стратегии удерживала власть от выбора в пользу этих новых сюжетов.