Газета Завтра - Газета Завтра 592 (13 2005)

Вот уж верно: сращение старой либеральной номенклатуры — от Вознесенского до Даниила Гранина и новой беспредельной блатной урлы вроде Александра Кабакова или же Татьяны Толстой. И как они охраняют свой мейнстрим, чуть ли не с Калашниковыми в руках. Откровенно высказался Кабаков: "С делегацией всё нормально. В рамках того литературного сообщества, которое уже сложи- лось и которое никак не пересекается с неким другим сообществом — я имею в виду так называемых писателей-патриотов… там мало просто нормальных профессионалов и очень большой процент графомании… некая патология во взглядах не могла не отразиться на таланте…" Это любовь к родине такие, как Кабаков, называют "патологией во взглядах". А свою блатную тусовку бездарных графоманов и давно списавшихся безголосых шестидесятников гордо именуют "сложившимся литературным сообществом". Да кто вас сложил, господа? Так же и уложат, как сложили, когда понадобится. Одной очередью. Интересно, как они все там общались с Сергеем Есиным, единственным представителем нашего Союза писателей? И не лучше ли было Сергею Есину деликатно отказаться от этой поездки, учитывая её очень уж "избранный состав"?

Еще определеннее и воинственнее заявил Дмитрий Быков: "Я вряд ли там свои книги впарю!.. есть возможность увидеться с друзьями за государственный счёт... Много в России писателей. Но мне, например, очень радостно, что в этом составе нет креатур "Литературной газеты". А потому что ехать с их людьми было бы неприятно. Из соображений чисто человеческих, гигиенических..." Что уж говорить о креатуре "Дня литературы" или "Завтра", это вообще, по мнению либералов, людоеды и садисты. И как они ещё там живут в своём варварском Союзе писателей России?

Вот уж верно, о каком даже чисто формальном объединении с такой либеральной сволочью можно говорить? И кто говорит о профессионализме — никому неизвестные, мало на что способные литературные ремесленники, типа Кабакова и Быкова? Ведь из всего списка читатель знает худо-бедно пять-шесть имён. Спроси даже у просвещённых либералов, кто из них знает и читал Гиршовича или Болмата, Муравьеву или Рубинштейна?

Поражает и другое — их постыдное заигрывание с властью. Как все эти либералы лебезили перед Путиным, ползали перед ним на коленках! Гордились самой возможностью прислониться к нему. Казалось бы, всю эту кодлу ныне печатают те газеты и журналы, которые упрекают Путина в нарушении прав человека. Все они кормятся на "Букерах" и "Триумфах" из рук Березовского и Ходорковского. Все они кричат о бесправии в Чечне и о бедном убиенном Масхадове. Так проявите же свою принципиальность, господа либералы. Уж на что я не люблю Татьяну Толстую, но когда она и еще два-три человека отказались от встречи с Путиным, я уважительно оценил этот поступок. Представьте, что было бы, если бы от поездки к Путину отказались бы Вознесенский и Аксенов, Битов и Гранин, Радзинский и Кушнер, Маринина и Юзефович? Какой бы визг подняла вся западная пресса? Как бы гордо их воспевали в наших либеральных СМИ? Нет, нет, и нет. Такого никогда не будет. Все эти "уважаемые сообщества приличных людей" на самом деле — лакейские блатные структуры. Вот за что всегда ненавидели Вознесенского Иосиф Бродский и Александр Солженицын, Всеволод Некрасов и Александр Зиновьев. Придворные диссиденты были, есть и будут. Они подходят друг другу. Подполковник с кругозором мелкого обывателя и либеральные шестёрки, заглядывающие в глаза власть имущим, выпрашивая очередную подачку.

А великая русская литература — от Пушкина до Кузнецова, от Бунина до Лихоносова, от Лескова до Личутина, от Достоевского до Проханова, от Чехова до Распутина тут ни при чём!

РОБКИЕ БЕЗУМСТВА И ВЕЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ. О спектакле «Славянские безумства» в Театре на Малой Бронной

Владимир Невмержицкий

0

Владимир Невмержицкий

РОБКИЕ БЕЗУМСТВА И ВЕЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ. О спектакле «Славянские безумства» в Театре на Малой Бронной

Оставляя социологам и историкам вопрос о том — люди ли сделали безумным наше время, оно ли делает безумными их устремления, стоит, тем не менее, задаться вопросом: утрата каких привычных связей так меняет современника. И в чём ярче всего проявляется замена одних ценностей другими? И, главное — что же, собственно, есть ценности и как не поменять подлинные на бижутерию? Не нужно даже поверхностного взгляда, чтобы увидеть, как в результате этого обмена пострадали самые сложные, самые тонкие настройки межличностных и общественных взаимоотношений. И в первую очередь именно высшее проявление самобытного духовного и интеллектуального начала и отдельного человека и общества в целом — художественное творчество. При всей своей "относительной свободе" от политики и экономики эта сфера оказалась не просто уязвимой, но абсолютно беззащитной перед давлением новых экономических отношений, полностью определяющих нынче пресловутое "общественное сознание". И, как более доступный для давления, театр первым испытал на себе их прессинг. Процесс мутаций нравственных ориентиров под новонэпмановским лозунгом "Красивенько жить не запретишь" благодаря телевидению был столь стремительным, что театр оказался готов к этому ещё меньше, нежели другие сферы общественного сознания. Он в одночасье, словно ниже ростом стал. И в социальном и в художественном отношении. Натянул на классическую трагедию попсовое тряпьё. С драмы содрал одежды стыда и совестливости и подменил набором скабрёзных реприз и анекдотов. Комедию превратил в стриптиз. Опошлив и принизив всё, на чём зиждется достоинство свободного творчества, он угодливым заискиванием перед самым пошлым требованием зала превратил само своё существование в бездарный спектакль неведомого доселе русскому театру жанра. И поднял на пьедестал мамону. Как справедливо заметил художественный руководитель театра на Малой Бронной Лев Дуров, пошлость — веление времени.

Спектакль режиссера Романа Самгина по пьесе сербского драматурга Бронислава Нушича "Доктор философии" имеет название скорее соответствующее социально-философскому исследованию происходящего на огромной части евразийского континента — "Славянские безумства". Суть интриги действительно в значительной мере отражает социально-экономические процессы на постсоветском пространстве. Причём как бы театр ни стремился снивелировать, показать их безобидно бытовыми, из всего происходящего на сцене торчат острые углы социальных противоречий. Сам выбор среды, попытка разыграть историю "нового" хама, претендующего объявить себя элитой общества, а свои жалкие "новые ценности" чуть ли не заповеданными Богом, как безобидную и лёгкую комедию положений, косвенно оправдывает, легитимизирует способ существования этих "новых" и становится некой демонстрацией театром "позы подчинения" их "ценностям". Тем не менее, спектакль ставит далеко не новый, но актуальный в наше время вопрос философского характера: может быть, действительно только вопреки и только в преодолении противоестественных и чуждых самой природе человека таких старых "новых ценностей" — несправедливости, неравенства и несвободы — и рождается потребность в естественном и человечном. А само это естественное и человечное становится сущностно ценным и подлинно свободным? Собственно, сам спектакль лишь иллюстрирует уже упоминавшуюся позу примитивных отношений из дикой природы, а интересно в нём только то существенное в контексте данной темы, что демонстрирует воздействие социального катаклизма на самый дух театра. По логике вещей центром интриги спектакля должен стать "доктор философии" — Милорад Брегович (Александр Голубков), но, к сожалению, театр подменил образ этого действующего лица банальнейшим штампом социального олигофрена, с нарочито примитивной лексикой и пластикой. Не наделив персонажа ничем, кроме штампа, театру не из чего, или, точнее, не из кого было взять искреннюю заинтересованность в Кларе (Марина Орел). А уж тем более искреннюю готовность пожертвовать ради неё своим положением. Возможно, появление в сленге подобного персонажа, после встречи с Кларой, простых человеческих интонаций и могло бы выглядеть неким внутренним прогрессом, но только не с тем, что вместо образа, пусть и примитивного, но всё же человека, создано театром. Однако более существенно то, что "доктор" совершенно пассивен не только в отношении своего докторства, но и в отношении самой Клары. То есть каприз недоросля: "Не хочу учиться, хочу жениться!" — получился убедительным. А вот заинтересованность, которая могла бы заменить Кларе её идею замужества с нелюбимым, но богатеньким — нет. Тем более, что для неё уже наступил предел унижения, и ничто, кроме его искренности, не сможет заставить её вернуться туда, где это унижение было пережито. Поэтому о каких-либо безумствах, а тем более протестных, по отношению к папашиной интриге говорить не приходится. И театр поступил совершенно правильно, изменив название. Этот персонаж не только не герой, но и не является предметом и целью интриги. Тем не менее, недоумение вызывает и новое название. Если уж желание Бреговича-старшего (Владимир Ершов) купить своему отпрыску положение в обществе, а тем самым потешить своё самолюбие, и стало в наше время, безусловно, типичным, то назвать его славянским, а тем более безумством, никак нельзя.