Газета Завтра - Газета Завтра 581 (2 2005)

С.Я. Вот видишь, Лена, — помощь сербам… Как немного прошло лет, в историческом контексте немного, и когда сейчас происходила трагедия в Сербии на наших глазах — разве кто-то из наших государственных деятелей, из учёных, из художников помог? Патриоты наши, конечно, думали о Сербии, писали в газетах наших патриотических, ездили в Белград… Но разве кто-то подумал из нашей интеллигенции, как они себя называют, а вообще-то это образованцы — помочь Сербии? Наоборот, все средства массовой информации были на стороне НАТО и американцев, все радовались, что бомбят, уничтожают Сербию! Всё-таки насколько тогда ещё братство славянское было прочно среди интеллигенции… Твой дед — высочайший представитель русской интеллигенции!

Е.Р.Мне кажется, это именно русское качество, русская черта характера — солидарность, стремление прийти на помощь. Тем более к своим людям, единым по вере. Это видно во всей его деятельности — неравнодушие, участие. А ведь в годы, когда они начинали — дед и люди, бывшие с ним рядом — это было страшно и тяжело, если учесть, что в те годы многие из его родственников уехали за границу и они было просто забыты. И я только теперь увидела в архиве письма из Соединённых Штатов, из Швейцарии, там тоже есть родственники по линии деда… Я знакомлюсь с его жизнью и вижу — она у него стоическая и героическая. Семья моего деда не вела сверхсветского образа жизни, не было у них избранного общества, пышных застолий. Очень сложно было выстоять, особенно в первые советские годы. И в дальнейшем тоже. В 1923 году деда назначили или выбрали, не знаю, как правильно сказать, директором Музея изящных искусств, и он четыре года проработал в этой должности. В его отчёте — это всё настолько скребёт по душе, когда читаешь — его рукой, почерком твоего предка написано объяснение, попытка оправдаться, поскольку в дальнейшем у него были ситуации очень сложные. Трудно представить, что учёный с мировым именем, с высочайшим уровнем искусствоведческого образования занимался перекрытием купола в своём музее. Он пишет: "По моему ходатайству от правительства были какие-то средства спущены, они пошли на застекление Белого зала". Постоянно он выполнял хозяйственную работу, за всё отвечал один. Дальше он пишет, объясняет властям, куда уходили эти средства. Это получилось тогда, когда пропали четыре шедевра, четыре картины из Музея изящных искусств. Как это происходило, я написала в своей статье, потому что меня это поразило "до основанья, а затем"… Я знала, и это меня всегда мучило, что когда Николай Ильич был директором музея, произошла эта кража работ, это было как факт, а вот что стояло за этим… Я произвела исследовательскую работу, ходила в наши органы ФСБ, меня направляли и в Государственный исторический архив МВД, и вот у меня пять писем, в которых сообщают, что этого дела о краже вообще нет. Я хотела прочесть, как его допрашивали, что он отвечал, что следователь спросил. Надо сказать, что сейчас это возможно: многие люди приходят и узнают о своих родственниках, которые были расстреляны, которые потерпели в те годы очень сильно.

И всё равно любовь в жизни — главное! Я очень люблю своего деда, хотя общалась с ним только до четырёх лет.

С.Я. Лена, когда ты занималась восстановлением судьбы своего деда, я знаю, сколько ты сделала: прекрасно, что вы поставили памятник в Донском монастыре, открывали его вместе с Ириной Александровной Антоновой. Я следил за всем этим не просто соучаственно, а восторженно. И сейчас понимаю, что ты не могла этого не сделать, потому что благодаря этим генам, этой невидимой связи с дедом ты стала художницей. Хочу спросить тебя: как ты пришла к тому, что посвятила себя, свою жизнь занятиям любимой тобой профессией — живописью?

Е.Р.Многие в детстве начинают рисовать. Мои самые первые рисунки — кстати, они продатированы и подписаны маминой рукой, я их храню до сих пор, написано "Лене три года", допустим; они для меня дороги уже не только тем, что это мои рисунки, но и тем, что они надписаны ею. И стоят даты, когда мне три года было, четыре, я не писать, не читать тогда ещё не умела. Честно говоря, со мной просто некому было заниматься, поэтому рисование стало перерастать в моё самое любимое занятие, когда я никому не мешала, сидела на окне или потом уже у бабушки в комнате — и рисовала. Рисовала я за таким маленьким секретером из красного дерева, у меня на нём лежала бумага, а буквально на расстоянии полуметра была стена, на которой висели кустодиевские гравюры, и я прекрасно помню, что ближайшая, на которую падал глаз, была с частушками его гравюра "Земляничку я сбирала, надломила веточку, не картуз милаша носит — серенькую кепочку". Потом, когда я читала письма из переписки жены Кустодиева с дедом в Музее изобразительных искусств, узнала, что эта гравюра нравилась ему больше всего из кустодиевской графики. И мне она нравилась. И нравится невероятно. В моё творчество Кустодиев вошёл на подсознательном уровне. Как и Боттичелли. Кстати, эпоха Возрождения — то, что дед любил больше всего, и я помню из детства, что висела у нас головка "Рождения Венеры", и большая копия. Дед даже сам акварелью чуть-чуть её подкрасил, она была чёрно-белая… И эти две старинные репродукции висели; мама сидела, брата кормила грудью на фоне этой маленькой репродукции. Приходила соседка и говорила маме: "Ой, это вас кто-то нарисовал?" Потому что она была очень похожа на Венеру Боттичелли.

Боттичелли, Кустодиев — я не просто к ним пришла, это вошло буквально в кровь. К своему стыду, я не догадывалась, что это Боттичелли, потому что деда не было, мама не знала, кто такой Боттичелли: у неё не было высшего образования. Но она родилась одарённым человеком.

Становление моё в творчестве началось с художественной школы. Получила там такую закалку, как при занятиях спортом по самому высшему классу, или при обучении балету. Дети талантливые, и как все талантливые дети, они злые — всё подмечают, ни малейшего физического недостатка друг другу не прощалось вообще, сразу появлялась карикатура, причём такая, что не надо надписывать: входишь в класс — и на доске уже кто-то гениально, одним росчерком: "Вот же, это она!" Ну, мы, девочки, знали, что у неё такой формы грудь. А где мог увидеть её наш соученик? А вот так он её изобразил — и всё! Вот это Ленка! Маленькие такие, но уже "волчата". Я бесконечно благодарна художественной школе. Были взлёты и падения, была один раз тройка за композицию, которую я дико переживала; нужно числиться лучше других. У меня, кстати, честолюбие и тщеславие всегда присутствовали, и до сих пор, между прочим, присутствуют. Что и помогает жить. Я считаю, это совсем не плохо — думать: у ребят рядом, с которыми ты на перемене бегаешь, учишь алгебру, историю, получается здорово, а почему у тебя — нет? Не прощалось ничего, даже если ты на физкультуре неуклюжий, неловкий. Я стремилась и на физкультуре быть лучше других. Участвовала в художественной самодеятельности — и пела там! Не танцевала, но пела — это точно.