Газета Завтра - Газета Завтра 45 (1197 2016)

Семена того, что Хрущёв лукаво именовал "ленинизмом", были посеяны в их души в 1956 году. Но обществу узнать сущность этого посева по плодам его пришлось почти через 40 лет, в 1993 году.

Один из самых шустрых "детей XX съезда" летом 1993 года написал стихотворение, посвящённое Р. Рождественскому и объясняющее их общую судьбу: "Кто были мы, шестидесятники? // На гребне вала пенного // в двадцатом веке, как десантники // из двадцать первого. <���…> Давая звонкие пощёчины, // чтобы не дрыхнул, современнику, // мы прорубили зарешечённое // окно в Европу и в Америку. // Мы для кого-то были "модными", // кого-то славой мы обидели, // но вас мы сделали свободными, // сегодняшние оскорбители. <���…> Пускай шипят, что мы бездарные, // продажные и лицемерные, //но всё равно мы — легендарные, // оплёванные, но бессмертные!"

"Окно в Америку" прорубили — и первым в него нырнул Евтушенко вместе с сыном Хрущёва.

И вот в каких оборотней выродились эти "верные ленинцы" в октябре 1993 года: "Я желала тем, кто собрался в "Белом доме", одного — смерти. <���…> Они погибли от нашей руки, от руки интеллигентов <���…> не следует винить в том, что произошло, мальчишек-танкистов и наших коммандос-омоновцев. Они исполняли приказ, но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами…" (из статьи В. Новодворской "На той единственной гражданской", журнал "Огонёк", гл. ред. В. Коротич, № 2-3, 1994 г., стр. 26-27).

Статья написана от имени всех 42-х подписантов позорного известинского письма (5.10.1993 г.), подписанного "шестидесятниками" А. Адамовичем, Б. Ахмадулиной, Г. Баклановым, А. Борщаговским, А. Гельманом, А. Дементьевым, Р. Казаковой, А. Ивановым, Ю. Карякиным, Ю. Левитанским, Б. Окуджавой, Р. Рождественским, Ю. Черниченко и другими "детьми XX съезда КПСС"; их возражений она не вызвала. А в этом письме защитники Дома Советов, убиенные в те дни, назывались "красно-коричневыми оборотнями", "убийцами" и "хладнокровными палачами" — как будто не их тела октябрьской ночью были погружены на баржи и увезены в неизвестном направлении, а трупы Ельцина, Лужкова, Гайдара и прочих "гуманистов" и "реформаторов". Так что кровь 93‑го года — на ваших руках, "бессмертные и легендарные".

Красная Атлантида

Геннадий Животов

вышел в свет альбом народного художника России Геннадия Ефимочкина

Как-то я сказал Геннадию Ефимочкину, что многие молодые художники пишут картины времён наполеоновского нашествия и войн с поляками, но не очень убедительно. "Вот Суриков, — добавил я, — был самым объективным историческим художником". На что Геннадий Фёдорович заметил: "И Суриков был неточен. Художник может отвечать только за то время, в которое жил сам. Убедительна картина, которая видится своими глазами, создаётся по живому реальному материалу".

И в этом кредо, вся сущность Ефимочкина. Его картины — то, что он видел, люди, с которыми сталкивался и которых любил. Он ходил с рыбаками в море, испытывал морскую болезнь, пил чай в кубрике, проникался настроением этих людей. Он путешествовал по стройкам, наблюдал их с самого начала и до конца строительства, как Братскую ГЭС. Он ходил с пограничниками в рейды. Вся его жизнь сопряжена с конкретным действом. В его искусстве важно непосредственное присутствие без пафосной любви к современникам. Он всегда избегал этой экспрессии. Например, человек, который на плотине высотой 100 м укладывает бетон, делает это с каким-то удивительным спокойствием, с такой крестьянской, рабочей обстоятельностью. И в этом художественная правда Ефимочкина.

Художнику где-нибудь на скале над Ангарой, мягко говоря, не очень удобно писать на большом холсте. И потому Геннадий Ефимочкин делал небольшие акварели на бумаге формата А2. Эти акварели очень точны, композиционно выверены. На них — Мурманск и Порт-Владимир, Братск и Кузбасс, Подмосковье, Крым, Чукотка и Южные Курилы, Киев, Казахстан и Узбекистан — удивительное многообразие жизни на огромных пространствах Советского Союза. И везде художник Ефимочкин сам становился частью этой жизни, потому его картины так убедительны и проникновенны.

Геннадий Ефимочкин — человек особой судьбы. Летом 1941 года, окончив второй класс 606‑й московской школы, он поехал на каникулы в Смоленскую область. Он видел, как первые немецкие бомбы вспахивали окраины деревни, он видел немцев, видел расстрелы. Когда жителей деревни угоняли в Германию, угнали и Гену.

"В Германии, где я оказался во время минувшей войны, меня немецкие сверстники дразнили: "руссе", "руссе". И я никак не мог понять, что тут плохого… Я же действительно был русский".

К концу войны Гена Ефимочкин оказался около города Люнебурга в английской зоне оккупации. Осенью 1945 года он, наконец, добрался до родного дома в Марьиной Роще. Баба Матрёна никак не могла понять, что за юноша стоит на пороге. Быстрей сообразила соседка: "Да смотри ж ты, это внук твой, Генка!"

После войны сверстники Гены Ефимочкина были в седьмом классе, а его, не учившегося во время войны, определили в четвёртый класс, учитывая "солидный" возраст. В школе он увлёкся срисовыванием картинок из книг, с открыток и репродукций. Мальчик слышал, что художники рисуют на холсте, поэтому купил в марьинском мосторге масляные краски, выпросил у бабы Матрёны простыню и, набив её на самодельный подрамник, написал первую картину. На негрунтованном холсте краски вылезали на обратную сторону, но Гену это не смущало. Когда возник разговор с родителями, что делать, кем быть, — у него не было сомнений: он должен стать художником и только им.

После художественно-промышленного училища Геннадий Ефимочкин был принят в Художественный институт им. В.И. Сурикова.

"Я на занятия приходил, как в храм, с душевным трепетом. Особенно полезными были знания, полученные на первых курсах. Михаил Николаевич Алексич умел нас воодушевить в рисовании, вдохнуть в нас энергию, веру в себя. Надежды стать великими художниками, кажется, обуревали всех. Святая простота неведения, как она бывает полезна, спасительна в искусстве и любви!"

Больше всего студент Ефимочкин любил летние практики. Летом 1957 года он совершил свою первую дальнюю поездку на строительство Абаканской железной дороги. И все последующие тридцать лет Геннадий Ефимочкин постоянно ездил в дальние края. Всё, что он делал, он делал с натуры. Пудовый рюкзак прирастал к спине, ветер опрокидывал мольберт, холод скрючивал пальцы, но нужный мотив оставался на листе….

Творю в безудержной отваге.

Азарт всегда владеет мной.

Но мир мой хрупкий на бумаге —

Треть миллиметра толщиной.

С натуры писал Ефимочкин и сгоревший Верховный Совет. 5 октября 1993 года ещё не были похоронены жертвы расстрела, ещё не выветрился едкий дым пожарища, а Ефимочкин писал почерневший Белый Дом как факт чудовищного преступления. После этого события он перестал смотреть на окружающую жизнь — она больше не интересовала художника. Геннадий Ефимочкин надел свой лучший костюм, подаренный сёстрами, лишил себя всех средств связи и уединился в мастерской. Перед ним в сотнях акварелей лежал мир Советского Союза. И всю последующую жизнь он посвятит этой Атлантиде, стремясь поднять её на поверхность мирового космического океана.