Газета Завтра - Газета Завтра 30 (1182 2016)

Но ежели несколько обобщить, то ведь вещь очевидная: русский рэп сварился в русской действительности, — неудивительно, что он самобытен. И вот уже затем всматриваясь в эту самобытность русского рэпа, мы открываем для себя нечто большее: русский рэп есть культурный феномен, заслуживающий серьезного рассмотрения. Заслуживающий критики. И в первую очередь критики философской. Такая критика была вокруг русской литературы. О Пушкине, Лермонтове, Полонском писали Бердяев, Шестов, Розанов, Соловьев и многие другие. То же самое нам нужно вокруг русского рэпа, если мы признаем, что русский рэп может нам сказать нечто важное о нашем времени. То же самое, что было вокруг русской литературы, нам нужно и вокруг русского рэпа, а именно — пристальное философское вглядывание в рэп. Русский философ просто не вправе пропустить русский рэп. Журналист Андрей Никитин писал как-то, что медийное пространство еще не поняло, что ему делать с русским рэпом. Не понял этого, кстати, и главный российский сайт про рэп.

Но ежели журналистика уже давно заметила русский рэп и теперь просто не знает, что ей с ним делать (у журналистики нет языка, чтобы что-то внятное сказать про рэп), то русская философия (у которой есть достаточный и уже давно выработанный инструментарий для разговора о рэпе) даже еще не знает, что ей нужно вообще что-то делать с русским рэпом, потому что русская философия еще не заметила даже сам русский рэп. Русская литература, кстати, уже заметила (Захар Прилепин), а философия — еще нет! Но это дело времени, уверен. Русский рэп может быть не только объектом исследования, объектом критики, но и поводом к рассуждению о таких вещах, которые уже к рэпу как жанру не имеют отношения. И, быть может, если мы будем именно так относиться к русскому рэпу — как к поводу поразмышлять,  — то на этом пути мы и найдем философский подход к нему.

Вводное слово Захара Прилепина:

"После прочтения этой книги на месте русских рэперов я бы гордился, что я русский рэпер.

Коробов-Латынцев поместил их в контекст: русского слова и русской мысли.

Философическим скальпелем вскрыл их ржавые черепные коробки и обнаружил там то, чего мало кто ожидал обнаружить: рефлексии, точные формулировки, представления о прошлом и прообраз будущего.

Я и не надеялся на такой результат.

Во-первых, потому что сам имею отношение к рэпу.

Во-вторых, потому сам искал.

Если те задачи, которые не прямо, но опосредованно ставит автор перед русским рэпом, будут выполнены хотя бы вполовину: о, это станет великолепным итогом этой работы.

Коробов-Латынцев отлично начал свою летопись.

Мы думали, что рэп — это хаос и бардак. Но пришёл человек и расставил все вещи по своим местам.

Мы осмотрелись и сказали: а что, неплохо. Йоу, как говорится"

Музон

Андрей Смирнов

Салон музон Культура

Ольга АРЕФЬЕВА и КОВЧЕГ. "Джейн" ("Отделение Выход").

Моё лицо на самом деле — грим,

Я нарисую маску человека,

Вне сцены я никто, прохожий, некто,

Пятно в толпе, невзрачный пилигрим.

А кто я сам? Паяц, мудрец и лжец,

Эссенция страстей и горя опыт.

Я прожил много жизней, чтобы хлопать

В финале вы могли, итак, конец!

После заметного прошлогоднего альбома "Время назад"от электрического "Ковчег", Ольга Арефьева и соратники сыграли в кабаре. Хотя впервые программа "Кабаре-Ковчег" была представлена ещё три года назад. И истоки её лежали ещё в проектах середины двухтысячных — "Шансон-" и "Рояль-" — "ковчегах". "Джейн" — это чёртова дюжина разножанровых композиций, есть и блюз, и регги, и шансон, и авторская художественная песня. По форме всё очень разное, но это тот случай, когда "Ковчег" ориентирован на оригинальное определение формы как "качественного содержания", а вовсе не набора внешних факторов.

"Все герои этого падшего и блестящего мира слеплены из фантазии автора, и немудрено им было позаимствовать — кому походку, кому костюмчик или форму носа у своего демиурга", — выдаёт пресс-релиз. Романтическое название альбома разом отсылает к "роллингам", английской истории и Тарзану. Но Арефьева, разумеется, выстраивает свою комедийно-трагедийную историю. Это своеобразная "прогулка по беспутному кварталу", если вспомнить знаменитый фильм с Капучине. Это и парижский Cabaret de l’Enfer, и блоковский "Балаганчик", но сок тут вовсе не клюквенный. Есть неожиданные, пусть и контекстные скабрёзности, которые как-то не вяжутся с привычным сильным, но изящным образом Арефьевой.

А вот "Хучи-кучи гёрл" — если не считать опытов Чигракова, выражение hoochie coochie man известно по знаменитой песне Вилли Диксона. Но изначально hoochie coochie — это женский танец, который в Штаты из Европы завезли цыгане. Кстати, в этой песне, да ещё в композиции "Бельё" Арефьева играет от женского лица, во всех остальных номерах "я" главного героя — мужское. Забавно, странно, удивительно.

Герои пластинки пугающи и привлекательны в своём неистовом обаянии. "Женщина с синей рукой", "Койот". Вот "Клоун зло" — а может ли быть иной? Е.В.Головин утверждал, что фигура клоуна появилась в английских цирках после казни короля Карла I, на радость толпе сей персонаж пародировал убитого монарха.

В "соавторах" альбома Курт Вайль и Бертольд Брехт — к легендарной "Алабаме" Арефьева изготовила текст, не исключаю, что повлияла версия Далиды. "Песня на похоронах" — по мотивам новоорлеанской народной похоронной музыки рубежа XIX-XX вв. Вообще кабаре плотно ассоциируется с Европой, а пластинка наполнена звуками и мотивами Нового Света.

Жизнь как утрата и смерть, как главный игрок на арене судьбы, схватка с которым неизбежна, обречена, но не является финальной точкой человеческих воплощений. Если кабаре во второй половине ХIХ века были убежищем для шансонье, то вполне возможно, что Кабаре-Ковчег — это пространство свободы и цельности, вне границ причины и следствия, будничного и праздничного, духовного и материального. Отсюда все эти страшные маски, бурные страсти, вдохновенный сарказм, честные вульгаризмы, чёрный юмор. Ибо в мире глобальной пародии только в кабаре и может жить нечто взаправдашнее.

Апостроф

Дмитрий Андреев

Книги Общество

Сергей БЕЛКИН. Фактор тьмы. — М.: Искусство жить, 2016. — 368 с.

Политические детективы — во всяком случае, в нашей культуре — исключительно любопытный жанр: между строк здесь говорится особенно много, буквально избыточно — даже для насквозь пропитанной намёками и недомолвками русской литературы. Это и понятно — политические детективы у нас вошли в моду не так давно, в лукавую брежневскую эпоху, заговорившую на эзоповом языке. Именно тогда новый жанр довольно быстро нашёл свою нишу и сразу стал как-то слишком явно обозначать себя как альтернативу фантастике. Хочется надеяться, что когда-нибудь мы узнаем, что на самом деле скрывалось за этим, вроде бы, сугубо вкусовым противостоянием, условно говоря, почитателей братьев Стругацких и любителей Юлиана Семенова, какие фигуры в верхах поддерживали одно направление, а какие — делали ставку на другое, и как эта система литературных противовесов работала на подспудно зревшую перестройку. Ясно, по крайней мере, что "Семнадцать мгновений весны", с филигранно и в мельчайших подробностях выписанной схваткой между спецслужбами и партийным руководством рейха, — это совсем даже не про гитлеровскую Германию. Ну, или не только про неё… Манера прибегать к историческим декорациям сохранилась в российских политических детективах и позже — бестселлеры 90-х, написанные Фридрихом Незнанским и Эдуардом Тополем, погружали читателей в предперестроечные годы, но в них явственно угадывались войны ветвей власти первого ельцинского срока и схватки олигархических группировок срока второго.