Газета Завтра - Газета Завтра 17 (1169 2016)

С другой стороны, признаётся (?!), что это он с товарищами и совершил переворот в 1991 году, приведя к власти Ельцина: “По-божески – это не свергать власть, посеяв хаос и Гражданскую войну, а просто националистам умно прибрать правящую элиту к своим рукам. И затем мягко свершить при благоприятных обстоятельствах бескровный политический переворот. И по этому пути, например, пошла «Русская партия внутри КПСС». У нас ушло на государственный переворот 74 года – но по историческим меркам это совершенно мизерный срок”...

Вот, оказывается, кто руководил антисоветским переворотом в 1991 и 1993 годах. А мы-то всё либералов обвиняем. Но незадолго до этого тот же Байгушев пишет, что он в своё время привел к власти русского Брежнева, что верно работал на Суслова: “По поручению М.А. Суслова мне (а по закрытой партийной линии я работал у Суслова помощником-консультантом) пришлось с творчеством диссидентской «пятёрки» основательно познакомиться… Я высказал Суслову своё мнение, что арестовывать «цветковцев» – так это только создавать жалким графоманам широкую рекламу, чего они как раз и жаждут, ради чего и натужно «бузят». И Суслов, согласившись с моим мнением, не дал согласия Комитету Государственной Безопасности на арест «чёрной пятёрки»…”

Как говорят: ври, да не завирайся. И пока Байгушев лишь сочинял байки про Андропова, Брежнева, Суслова, Горбачева и других своих подчиненных, я его даже защищал от нападок, нужен же и нам свой русский барон Мюнхгаузен. Пусть уж он покается, что лично привел к власти иудушку Горбачева: “Но покаюсь: именно из-за моей дружбы с Раисой Максимовной – умной, энергичной, блестяще закончившей философский факультет МГУ, «партийная разведка» не стала возражать против выдвижения Горбачёва после скоропостижной смерти Андропова в генеральные секретари…”.

Пусть покажет всем автографы дарственных надписей Андропова на своих книжках, пусть подтвердит звонки ему «покаявшегося» Куняева.

Но тот же реальный барон Мюнхгаузен не клеветал на своих друзей и коллег, не писал политические доносы.

Не вижу я ничего страшного и в его неприязни к тем же Куняеву, Казинцеву, Кожинову, Павлову. Критика без полемики не существует, даже самая острая. Но это у него уже и не фантазии, и не критика, а гнусная, мерзкая клевета, направленная на раскол русского движения, на разгром русских патриотических изданий.

Увы, боюсь, сегодня осознанно какими-то влиятельными силами запускаются мелкие интриги, провоцирующие вражду между русскими патриотами: Станислав Куняев против Александра Казинцева, Юрий Поляков против Захара Прилепина, Николай Дорошенко против Юрия Полякова... Воюют между собой газеты, журналы, союзы писателей, и кто-то их стравливает, кто-то это всё поощряет… А ведь, казалось бы, в отличие от прошлых времён, патриотическую позицию по всем главным вопросам занимают почти все литературные издания России: “Литературная газета” и “Свободная пресса”, “Завтра” и “День литературы”, ”Российский писатель” и “Наш современник”, “Москва” и “Культура”, даже “Литературная Россия”, при всей своей провокационности, не на стороне либералов. Наши – почти все провинциальные литературные издания.

Но нет объединяющего центра, и в реальности литературным процессом в России управляют те же либералы, от литературных премий до литературных фестивалей, от международных писательских делегаций до участников встреч с президентом, везде одни Улицкие и Быковы, Акунины и Веллеры. И что-то не видно среди них таких провокаторов, как Байгушев или Огрызко, никто не ссорит Чупринина с Натальей Ивановой, “иудейский хаос”, столь ненавидимый Осипом Мандельштамом, сегодня перекочевал в наш русский стан.

Пора выкорчёвывать!

O rus!

Галина Иванкина

деревня урбанизм Культура Общество

урбанизм и дезурбанизм в русской культуре

"К чёрту я снимаю свой костюм английский.

Что же, дайте косу, я вам покажу —

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

Памятью деревни я ль не дорожу?"

Сергей Есенин

Европа — буржуазно-городская, Россия — барско-деревенская. Всё решает пространство, точнее — его наличие или отсутствие. Русь — широка, и потому здесь можно привольно раскинуть поместье с угодьями, а европейские страны — маленькие, узкие. Иной раз — ухоженные, кукольные, как немецкие княжества Галантного века, но бывает, что тесные и грязноватые. В этом основное отличие русского от европейца: первый живёт на просторе, второй — с оглядкой на privacy такого же стеснённого соседа. Отсюда — воинственность и вечный, неутолимый Drang nach Osten. Это не моральная оценка — это просто географическая данность. Россия — крестьянская, ибо есть, где пахать. Отсюда — вся наша сложная для восприятия цивилизация. Сельская ширь — исток.

…Отрицательные персонажи русской литературы всегда или почти всегда бранят деревню, считая её медвежьим углом и местом, где чахнут таланты. В комедии Дениса Фонвизина "Бригадир" галломан Иванушка тоскует о Париже или хотя бы о местных столичных штучках, а его глупая претенциозная собеседница поддакивает: "Все соседи наши такие неучи, такие скоты, которые сидят по домам, обнявшись с жёнами. А жёны их — ха-ха-ха-ха! — жёны их не знают ещё и до сих пор, что это — дезабилье…". Да, о чём можно говорить с людьми, ничего не понимающими в дезабилье? Тогда как классический положительный герой — Бригадир — утверждает: "Для нас, сударь, фасоны не нужны. Мы сами в деревне обходимся со всеми без церемонии". Любовь или неприязнь к деревенской жизни становится маркером. Точкой сборки. Особым резоном. В пьесе Ивана Крылова "Урок дочкам" слуга Семён выдаёт себя за французского маркиза и две юные галломанки — Фёкла да Лукерья — не замечают подвоха. Девицы, разумеется, следуют "античной" моде и тоскуют по московским салонам. "Мы уж три месяца из Москвы, а там, ещё при нас, понемножку стали грудь и спину открывать", — сокрушается дева Лукерья. "Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца Бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди, кинь это платье!" — вторит ей опечаленная сестрица Фёкла.

Мелкие людишки, беспечные модники или, как говорили в старину, вертопрахи — всегда стремились в Петербург или хотя бы в уездный город, в галантерейные магазинчики заезжих француженок, в бисквитные лавки, на бал к графине N, в театральную ложу — показать причёску a-la chinoise, а что до модного тенора — то он не так интересен, как блондовое платье вон той купчихи из партера… Это — город. Цивилизация. Сплетни под фортепьяно — на смеси французского с нижегородским. Бланманже и ни в коем случае не блины. Что кричит Фамусов, когда решает наказать опозоренную Софью? "Подалее от этих хватов. В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов…!" Это — наказание. Глушь — это страшно. Это — прозябание: "За пяльцами сидеть, за святцами зевать". Резюме: "Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми". То есть двуногие существа формата "сапиенс" водятся исключительно в городской среде. Циничный Паратов высмеивает желание бесприданницы Ларисы покинуть городок Бряхимов (не Москва, конечно, однако модистки да рестораны и тут имеются). Что вы там станете делать? Говорить с тёткой Карандышева о солёных грибах? Впрочем, оборотистая мамаша тоже не отстаёт: "Поезжай, сделай милость, отдыхай душой! Только знай, что Заболотье не Италия". Тогда как Лариса — наивная и прямолинейная — полна самых чистых надежд: "А я хочу гулять по лесам, собирать ягоды, грибы…". Мечтает: "И шляпу заведу" — соломенную, как у пасторальной героини. Безусловно, у неё смешное и довольно дурацкое представление о сельской бытности, но Островский нам сигнализирует: быть может, рассуждать, как Лариса — глупо, но как Паратов — гнусно. А вот уже Сухово-Кобылин. "Так, по-вашему, и упечь её за какого-нибудь деревенского чучелу?" — спрашивает суетливая дамочка Атуева, не понимая, отчего Муромский недолюбливает пижона Кречинского. Глагол "упечь" имеет строго очерченные пределы — упечь можно в тюрьму, на каторгу, в ссылку.