Газета Завтра - Газета Завтра 6 (1158 2016)

В этом мире погибнет чужое,

Но родное сожмётся в кулак…

Не знаю, кто как, а я больше всего жду этого спасительного пророчества Юрия Кузнецова.

Русь-Восток-Запад

Галина Иванкина

Евразия Серебряный век евразийство Культура Общество

евразийство как основа мировой культуры

"Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Потому, что я с севера, что ли…"

Сергей Есенин

…Выдающийся мастер Андрей Михалков-Кончаловский писал: "Куросава был для меня открытием ещё одного измерения в искусстве кино. У него настоящее чувство эпического. Недаром он, быть может единственный, способен передавать на экране Шекспира: "Трон в крови" — "Макбет", "Ран" — "Король Лир". Японский гений кинематографа и, пожалуй, самый европейский автор всех времён и народов — Уильям Шекспир — объединены в созидательном замысле, в евразийской идее вечного сотворчества. Безусловно, запад есть запад, восток есть восток, а Русь… птица-тройка — она несётся то с востока — на запад, то с запада — на восток. Оттого-то "…умом Россию не понять". Русский человек способен увидеть точность и ясность Куросавы в трактовании Шекспира. Постичь запад через призму востока и как в случае с Кончаловским, создать свою версию айтматовского "Первого учителя" в ощущениях Куросавы, но, вместе с тем, очень по-русски.

Споры о том, что есть Россия — восток иль запад, ведутся очень давно и до сих пор не привели к безупречному выводу. Что-то да мешает — вроде бы культура рафинированно-европейская, придворная, имперская, с романтикой и дендизмом, с философией и технократическими идеями. Но и многовековой симбиоз с Ордой невозможно вычеркнуть, нравится нам это или нет. Я умышленно допускаю это слово — симбиоз (а не иго, как чаще всего принято) — термин, которым евразиец Лев Гумилёв обозначал причудливые, жуткие и по сию пору не до конца изученные отношения Русь—Орда. Если проследить генеалогию царской знати, то несть числа Юсуповым, Беклемишевым, Карамзиным. Названия московских районов, вроде Арбата или Новогиреева, — от Гирея. И как не вспомнить: "Вчерашний раб, татарин, зять Малюты"?

Нравоучительная деталь — халат Обломова как символ барственной неги, созерцательности, присущей более востоку: "На нём был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намёка на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу всё шире и шире. Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретённым, но всё ещё сохранял яркость восточной краски и прочность ткани". Намеренное подчёркивание восточной сути обломовского халата — это самый яркий штрих в противопоставлении владыки-сибарита — деловому европейцу Штольцу, человеку-машине в стройно подогнанном фраке. Для Гончарова оба — неидеальны, оба — в известной степени ущербны, однако же вместе составляют некое гармоническое созвучие. Русский человек может быть деятельным по-западному и — расслабленно-ленивым, фаталистичным по-восточному. Георгий Плеханов утверждал, что "…в историческом развитии России… есть особенности, очень заметно отличающие его от исторического процесса всех стран европейского Запада и напоминающие процесс развития великих восточных деспотий". Примечательно, что уже в эпоху Перестройки ниспровергатели сталинского наследия именовали период 1930—начала 1950-х годов "типичной восточной деспотией" с её всеподчинением и тотальностью, но в контексте сугубо европейской индустриальности и нарочитой неоклассики Большого стиля. Впрочем, само наше пространство не даёт нам забыть о том, что здесь — Евразия. Это — географический фактор, едва ли не главенствующий с точки зрения формирования менталитета… У Василия Аксёнова читаем: "…интереснейшее явление этот русский народ, вроде бы белые, но абсолютно не европейцы".

Исторический путь человечества говорит о том, что всякая культура стремится к евразийству, к интеграции и слиянию. Николай Бердяев утверждал: "Понятия Востока и Запада очень подвижны и неопределённы. И совсем не выдерживает критики то понимание Востока и Запада, которое установилось в новое время". Далее он приводит доходчивый и красноречивый пример: "Греко-римская средиземноморская цивилизация, которую противополагают Востоку, многократно подвергалась влиянию Востока. Без взаимодействия с Востоком, которое всегда было вместе с тем борьбой, она не могла бы существовать". Если вдуматься, то любая цивилизация — это Востоко-Запад. Или — Западо-Восток. Евразийство как цель устремлений. Приведу несколько живописных образчиков, возможно, не столь ярких, как эллинизм, — типичное порождение "греко-восточности".

…Примерно треть французских повествований Галантного века посвящена ориентальной тематике — действие переносится то в Исфахан, то в Голконду, то в Шираз, а в повести "Приключение прекрасной мусульманки" аббата Прево интрига разворачивается в болгарском селении Градище, о коем французский автор имел, скорее всего, поверхностное представление, но точно знал, что сие — турецкая вотчина. Хотя не было недостатка и в придуманных "восточных землях". Достаточно обозначить красавицу — Зельмирой, а вельможу — Селимом, расцветить сюжет упоминанием гарема, базара и минаретов, дабы создать экзотическую историю с игриво-светским, версальским содержанием. Всё восточное казалось не просто модным, но и загадочным. Странным и непонятным, зато — увлекательным. Утверждалось: образованный европеец живёт осязанием текущего момента, а восточный мудрец — чувством вечности. Это притягивало и суетливых маркиз, обожавших читать о Роксолане, и философов Просвещения, которым хотелось всё знать и всё осмысливать. От человека, побывавшего там, за гранью, требовали занимательных историй — о фантастических драгоценностях и таких же беспримерных чудесах, а салонный мастер Жан-Этьен Лиотар выписывал дочь Людовика XV — принцессу Аделаиду — в турецком платье с томиком… допустим, с модной в ту пору книгой Шарля Луи Монтескье "Персидские письма".

Тогда сложилось целое направление в беллетристике — письма или заметки некоего "восточного гостя" о европейской бытности, коя для него — странна, дика и забавна. Авторами эпистолярных романов были, разу­меется, европейцы, и писали они вовсе без расчёта, что их станут комментировать в Багдаде. Это сугубо европейский жанр, понятный и угодный исключительно на Западе. "Персиянки красивее француженок, зато француженки миловиднее. Трудно не любить первых и не находить удовольствия в общении со вторыми: одни нежнее и скромнее, другие веселее и жизнерадостнее", — витийствовал Монтескье от имени перса-путешественника. Помимо всего прочего, эти сочинения имели характер этнографических опусов и содержали в себе мнения по любому вопросу: "Из всех народов мира… ни один не превзошел татар славою и величием завоеваний. Этот народ — настоящий повелитель вселенной: все другие как будто созданы, чтобы служить ему. Он в равной мере и основатель, и разрушитель империй; во все времена являл он миру своё могущество, во все эпохи был он бичом народов…". Другая, не менее известная вещь написана в Англии Оливером Голдсмитом и носит название "Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне". Голдсмит иронизирует по поводу британских обыкновений, высмеивает моду и, как водится, ехидствует в адрес тотальной политизированности социума: "Как и в Китае, всеобщее увлечение политикой находит здесь удовлетворение в ежедневных газетах. Только у нас император пользуется газетой, дабы наставлять свой народ, здесь же народ норовит поучать в газетах правительство". Интересно, что Россию Голд­смит упоминает как-то отдельно, изображая её чем‑то вроде границы миров — с одной стороны, сочиняет пасторально-галантную миниатюру о восхождении жены Петра — Екатерины I, обозначая русский двор как европейский и ничем не отличный от иных дворов. С другой — полагает, что нравы народа, подвластного русской короне, — дики, непостижимы и почти нереальны. Ровно то же утверждал и француз Астольф де Кюстин в своём труде о России Николая I, то есть спустя 70 лет после Голдсмита.