Анатолий Беляков - Россия и Китай. Две твердыни. Прошлое, настоящее, перспективы.

Брюс Ли – один из самых знаменитых китайцев в мире.

А.Б.

И плавить камни теплом своих сердец…

О.М.

Помню еще статьи про старых мастеров тайчи, которые, как аккумуляторы, накапливали энергию многие годы, а потом могли убить одним пальцем. Тогда же среди нас, мальчишек, начались нешуточные споры, кто сильнее – боксер или каратист? Тогда все были абсолютно уверены, что каратист, без вопросов.

Уже в конце восьмидесятых появились первые видеомагнитофоны и, соответственно, фильмы с Брюсом Ли. Это был легендарный персонаж, который сделал для популяризации Китая едва ли не больше всех. Благодаря ему все поняли, что восточные боевые искусства – это не только смертельные приемы, но, прежде всего, духовное учение, особая философия, кодекс чести. И это, в свою очередь, пробуждало интерес к духовным практикам, к восточной философии. Когда я поступил на философский факультет (но поступил я, конечно, не поэтому, а в связи с социальными катаклизмами, которые у нас в стране происходили – перестройкой, демократическими преобразованиями), я увидел, что среди старших товарищей, которые на год, на три старше, аспирантов, существует целая прослойка тех, кто очень плотно увлекается восточной философией. Часть увлекалась буддизмом, кто-то – суфизмом, но большая часть – все же китайской философией.

А.Б.

И, надо заметить, они не только читали и обменивались мнениями, но и сами занимались теми или иными практиками. Леша Мышинский, например, увлекался гимнастикой тайцзицюань, даже меня научил комплексу упражнений. Многие очень серьезно занимались единоборствами и достигли в этом деле больших успехов. А тот же Мышинский начал изучать китайский язык, благо в «Шестнадчике А», самой крутой нашей общаге, жили носители языка – китайские студенты, и было, у кого брать уроки.

О.М.

Эта атмосфера сильно повлияла и на нас. Мы не ушли полностью в восточную философию, как некоторые товарищи, занимались западной философией, которую в основном нам и преподавали, но влияние восточной мысли было очень серьезным. Мы ведь реально прочитали всю классику, да? «Дао дэ цзин» прочитали по многу раз и в разных переводах. Я, когда «тысячи» сдавал, перевел статью из американского журнала «Personalist» про «Дао дэ цзин», там на английском первоисточник цитировался большими кусками, можно было сравнивать с русским переводом. Выходило, что русский перевод не схватывал всех смыслов, многозначность такая получалась. Или Чжуан-цзы – мы постоянно травили из него байки. Плакат даже висел в общежитии, если помнишь: «Надо меньше болтать – следовать естественности». Учились писать отдельные иероглифы – увэй, Дао, ай. Ты вон даже на мандолине своей «увэй» выжег.

Стихи читали. Благо, много их уже было к тому времени напечатано. И Ду Фу, и Ли Бо, и Бо Цзюйи. А помнишь, насколько тогда была популярна песня Кинчева «Лодка» на стихи Су Ши? Нам всем тогда захотелось попробовать и свои силы – как у нас получится под китайцев стилизоваться? Особенно ты в этом преуспел.

А.Б.

Да, я написал году в 1990-м несколько песен «под Китай» (в пентатонике, все как полагается) по принципу Гребенщикова – маскируя в них цитаты из китайских первоисточников. Выглядело это для несведущих чудно и экзотично, а более начитанные с удовольствием узнавали знакомые темы и фразочки.

Скажи мне, зубами вцепившийся в куст бузины,

Висящий над пропастью в тысячу ли Чжуан-изэ,

Чем я перед ней виноват?

У меня даже одно время в свердловской рок-среде прозвище было Толик-Китаец.

О.М.

Я до сих пор некоторые из этих песен насвистываю.

Ты, кстати, даже чуть дальше пошел – читал и китайских прозаиков. Пу Сунлина, «Сон в красном тереме», «Речные заводи», другое всякое.

А.Б.

Да-да-да! Приятно вспомнить! «Сон в красном тереме», кстати, как ты помнишь – это два толстенных тома. Я их у Володи Петрина брал читать – большой знаток был китайской литературы. Думал, не осилю – осилил!

О.М.

В общем, те времена, когда мы столь глубоко погрузились в старинную китайскую культуру, на всю жизнь запомнилось. Это стало большой частью нашего философского образования.

И главное – именно тогда китайцы совершенно потеряли для нас одиозный ореол «шовинистов», «великоханьских гегемонистов» и «социал-предателей». Они оказались не «бандой четырех» с кинжалами в зубах, а мудрецами с седыми бородами, которые практикуют гармоническое единение с природой, миролюбие, недеяние.

А.Б.

Конфуцием тогда мы все-таки манкировали. Скучным казался он со своими нравоучениями. Как и легисты.

О.М.

Их прелесть была оценена несколько позже – когда политикой начали заниматься. А тогда все стихийные даосисты были, да.

Уже много позже, году в 2011, когда я уже вице-губернатором работал в Волгоградской области, в Волгоград приехал китаец. Высокопоставленный, в ранге министра правительства китайского – глава главного информационного агентства Синьхуа. Принимал его я – как вице-губернатор. Мы посещали Малахов курган, беседовали, как китайские рабочие работают в области. Помимо прочего, я рассказывал ему, как уважают у нас Китай. И тут он спросил: а что, по-вашему, главное в китайском характере? Я ему ответил, что гармония, миролюбие, недеяние всяческое и т. д. Он этому поразился – откуда, мол, я знаю? Я сказал, что читал в «Дао дэ цзин», у Чжуан-цзы. И это его еще больше потрясло. Он сказал, что в Китае эти книги никто не читает, и даже он сам довольно смутное имеет о них представление. И, конечно, это неожиданно, что в далекой заснеженной России какой-то чиновник знает эти имена.

А.Б.

И не просто знает, а может достаточно глубоко об этом рассуждать. Вообще, как мне представляется, русские чиновники сегодня больше китайские чиновники, чем сами китайские чиновники. Они могут рассуждать о китайской поэзии и философии, ценить их красоту и глубину. Они знают китайскую историю – ну, хотя бы основные вехи. Это ведь главный критерий был для успешной сдачи экзамена на чиновничью должность. Не знаешь про Шихуанди – на пересдачу приходи!

O.M.

Важно, что не только о китайской поэзии и философии могут рассуждать наши люди – но и о немецкой, американской, французской, древнеперсидской. В отличие от любых французов и немцев, которых попробуй спроси о Китае или даже соседней стране – пару авторов назовут в лучшем случае. Что поделаешь? Это потому что мы, русские – всечеловеки, нам надо все знать.

А.Б.

С чем Китай еще в девяностые годы ассоциировался – это с дешевым ширпотребом. Девяностые годы были для России самыми мрачными, одежду купить было невозможно, а вот Китай гнал такую одежду, которая была в принципе по зубам и по карману даже простому учителю, кем я тогда и был. Очень они меня подвели – в детстве же я считал, что китайцы – редкие рукодельники, и всё у них исключительно красивое, с фазанами, и служит практически вечно.